Однажды он играл с сестрой на берегу речки. Мари наклонилась чтобы сорвать незабудку но, поскользнувшись потеряла равновесие и упала в воду в очень глубоком месте. Во всякую другую минуту уже одна мысль вымочиться по пояс испугала бы Жоржа, а если бы его принудили войти в воду, то это вызвало бы у него слезы; но увидя, что сестра тонет, Жорж даже не подумал о том, что не умеет плавать, — он бросился в воду, обхватил сестру руками и благополучно добрался с нею до берега, исключительно благодаря своей необычайной силе воли. Ухватившись одной рукой за куст и поддерживая другою сестру, так что голова ее выдавалась над водой, он тогда только стал кричать о помощи, когда убедился, что не в силах выбраться на крутой, высокий берег, не выпустив из рук драгоценной ноши. Альфонс, прибежавший на крик брата, был очень удивлен его смелостью, потому что отлично понимал как трудно даже вполне опытному пловцу при таких условиях спасти утопающего.
На следующий день Жорж попросил Альфонса пойти с ним кое-куда: «Куда»? — спросил Альфонс. «Туда, к реке, ответил Жорж; — я хочу научиться плавать». Придя к реке, Жорж разделся и попросил Альфонса показать ему главнейшие приемы плавания; когда ему показалось, что он уже вполне усвоил их, то он направился к тому месту речки, где Мари накануне упала в воду. Альфонс хотел его удержать, но Жорж вырвался. «Не может быть, сказал он, чтоб я не выбрался оттуда»! Альфонс, опасаясь, что Жорж утонет, держался наготове; но все обошлось благополучно. Жорж с минуту побарахтался в воде, несколько раз захлебывался, но все же выплыл на поверхность и добрался до противоположного берега, который находился, впрочем, всего в шести шагах; затем он снова переплыл через речку и благополучно возвратился. В течение целой недели Жорж каждый день ходил на речку. К концу недели он мог уже считать себя соперником Альфонса в искусстве плавания, но с тех пор совершенно прекратил свои упражнения.
Теперь, когда мы познакомились с этими милыми детьми, нам необходимо еще добавить, что отец их владеет хорошеньким имением на берегах Верхней Луары; в этом имении все семейство обыкновенно проводит лучшее время года, и я, пользуясь радушным гостеприимством Ришара, имею обыкновение каждое лето гостить недели по три в его деревенской вилле.
Продолжительное пребывание семейства вдали от Парижа не прерывает обычных занятий детей, так как у них никакого другого учителя, кроме отца, не было и нет. Обладая материальными средствами и хорошим образованием, счастливый отец того мнения, что его заботы о развитии ума и сердца его милых деток являются для него деятельностью, которую он ставит выше всего.
Спустя год, в мае месяце я посетил в Париже Ришара в то время, когда вся семья была занята приготовлением к отъезду в имение. Условившись относительно моей поездки к ним в гости, мы занялись предположениями и планами о том, как мы проведем время в мое пребывание в Светлых Водах (так называлось имение Ришара). Утро было предоставлено в распоряжение отца, который предполагал охотиться, удить рыбу, собирать гербариум; мать рассчитывала на мое участие, начиная с полудня, в собирании фруктов и плодов, а вечера мы решили предоставить детям в полное их распоряжение.
Но что же нам делать с этими вечерами? Вот вопрос. «Ведь ты нам будешь рассказывать разные историйки?» — спросила Мари, ласкаясь и обнимая меня. — «Рассказывать истории в продолжение двадцати дней! Да где же мне их взять?» — «Где хочешь; поищи, сочини сам; папа говорит, что ты мастерски умеешь рассказывать». — «Так-то так, но все же…» — Альфонс перебил меня: «Да, да, ты будешь рассказывать нам истории о полководцах и героях».
Поль пожелал услышать рассказы об изобретателях и ученых, а Генрих — об артистах. Мари ничего не говорила; Жорж тоже; он, по-видимому, углубился в размышления; я спросил его, о чем он собственно думает.
— Я думаю, — отвечал Жорж, — что вот Альфонс хотел бы быть военным, Поль — ученым, Генрих — артистом; а если бы я был на их месте, то попросил бы тебя рассказать о великих полководцах, великих ученых, великих артистах, но о той поре их жизни, когда они были еще маленькими. На примерах великих людей я учился бы, как следует себя вести, чтоб сделаться тем, чем желают быть мои братья.
Если бы Жорж был посильнее в грамоте, то я заподозрил бы его в том, что он читал историю адмирала Фрейсине, который, имея десять лет от роду и зачитываясь сочинениями Бюффона, написал великому натуралисту письмо с следующей фразой: «Я бы хотел сделаться таким же ученым, как Вы… Если Вы будете отвечать мне, то прошу объяснить как Вы достигли того, что так много знаете, и сколько Вы на это употребили времени».
Не успел Жорж договорить до конца, как все три брата дружно крикнули: «Да, да, это интереснее всего! Молодец Жорж»!
Я также не мог не похвалить его, упустив из виду, что этою похвалою принимаю на себя весьма серьезное обязательство.
— Итак это решено! — сказал Альфонс, воспользовавшись моей оплошностью.
— Однако, вы просите, чтобы я сделал для вас целое собрание замечательных черт из юности знаменитых людей! — возражал я им. — Это дело не шуточное!
— Ну милый, милый! — кричали дети, упрашивая и ласкаясь.
Кончилось тем, что я вынужден был дать слово. — Хорошо, сказал я, — прежде чем приехать к вам, я постараюсь запастись настолько обширным материалом, чтобы каждому из вас рассказать историю по вкусу. Альфонсу будут посвящены отличительные черты воинского героизма; Полю — черты из юности ученых и изобретателей; Генриху — разного рода артистов, а нашей милой Мари мы предложим отличительные черты великодушия, самоотвержения и вообще такие, которые могли бы отвечать инстинктам будущей безукоризненной матери семейства и хозяйки; что же касается Жоржа, то, признаюсь, он меня очень затрудняет…
— Ничего! — прервал Жорж с выражением лукавства, которое он умел придавать иногда своей равнодушной и спокойной физиономии, — я и этим удовольствуюсь.
В условленное время я отправился в Светлые Воды с большим запасом выписок и заметок, а на другой же день после моего приезда начались наши вечерние беседы.
Эти-то беседы я и хочу изложить на страницах этой книги.
ВЕЧЕР ПЕРВЫЙ
Тюрен. — Лаланд. — Баяр. — Наполеон. — Бюрет. — Карбонель. — Рубенс, — Турвиль. — Фабий Максим. — Клод Лоррен. — Луи Карраш. — Гретри. — Расин. — Буало.
— Прежде всего, — сказал я, когда моя маленькая аудитория уселась вокруг стола, — условимся относительно трех вещей: во-первых, я не буду следовать историческому порядку при изложении собранных мною материалов; во-вторых, я считаю себя в праве доводить рассказы о юности знаменитых людей лишь до того момента жизни, когда их призвание становится совершенно ясно обозначенным; в-третьих, я не буду говорить о современных знаменитых людях.
— Необходимо нам также условиться и относительно того, что если вы встретите имена известных людей на первом плане нашей картинной галереи, то не должны непременно думать, что речь идет о людях самых знаменитых: человек, имя которого благодаря необычайным обстоятельствам, обусловливавшим раннее развитие его таланта, нам будет интересно и дорого, в настоящее время может быть уже всеми забытым; и наоборот — человек, о котором мы едва упомянем в рассказах наших, в виду того, что история его юности не представляет ничего особенного, будет между тем принадлежать к числу самых выдающихся и знаменитых людей минувших времен. Это происходит главным образом оттого, что для наших бесед я имел в виду только истинные события, а не сказки; вместе с тем я опасался при выборе материалов пристрастия, с которым кстати и некстати стараются обыкновенно отыскивать в самом раннем детстве знаменитых людей различные многозначительные признаки и предзнаменования. Между тем этого странного способа изложения придерживаются весьма многие, Так, например, если пишут биографию Тюрена, то не преминут упомянуть, что, будучи ребенком, он как-то вечером заснул на лафете пушки; отсюда тотчас же выводится заключение о врожденных воинственных наклонностях мальчика. Между тем известно, что пушка, на которой заснул ребенок, была в нескольких шагах от его отцовского дома, и кроме того этот случай имел место во время полнейшего мира. Спрашивается, что можно этим доказать?