Шестнадцати лет Пьер был удостоен на конкурсе звания профессора риторики, а двадцати — преподавал в городе Э (Aux) философию и богословие. Достигнув, спустя некоторое время духовного сана, который дал ему возможность оставить профессорские занятия, Пьер занялся исключительно научными исследованиями и философиею. Это было началом его громкой славы, которая сделалась впоследствии всемирною.
«Пьер Гассанди — говорит его биограф — был философом, археологом, историком, физиком, натуралистом, астрономом, геометром, анатомом, проповедником, беллетристом и биографом; он изучил множество наук и искусств. Он же вложил всю душу свою в дело развития ума и сердца гениального Мольера. Наставник с учеником оставались друзьями в течении всей жизни; Пьер Гассанди был свидетелем успехов своего ученика, которые, как он говаривал, напоминали ему то время, когда он и сам сочинял комедии, но конечно далеко не такие».
Около 1740 года в деревне Рорам близ Вены жил бедный колесник. В часы отдыха от тяжкой дневной работы он аккомпанировал иногда по вечерам на плохой арфе своей жене, которая умела петь национальные песни. К этому семейному концерту присоединялся обыкновенно их сын, которого звали Жозеф; ему было не более восьми лет. Он не мешал концерту, так как ограничивался одним только подражанием скрипке, водя одной деревянной палочкой по другой.
Нужно заметить, что звуки, издаваемые этим странным артистом, обнаруживали верность слуха; сам он был всегда в большом восторге в продолжении всего концерта. Случалось, что он и подпевал своей матери; голос у него был приятный и пел он верно. Школьный учитель, будучи вместе с тем учителем пения в капелле маленького соседнего города Геснбурга, однажды случайно присутствовал на одном из этих домашних концертов. Пораженный прекрасным голосом Жозефа и движимый желанием приобрести хорошего певчего для капеллы, он упросил отца отдать ему на воспитание маленького Жозефа.
Отец согласился. Ребенок был в восторге от мысли, что будет учиться музыке; он охотно согласился переселиться в город к своему учителю. Три года пробыл он в капелле.
Дома Жозеф занимался музыкою по собственному влечению; он пел как поют веселые птички в лесах. Невинные упражнения в пении вызывали улыбку и похвалы добродушных родителей, которые несмотря на свою бедность, избавляли его от всяких лишений; но увы! в капелле Геснбурга обстоятельства изменились.
Там в продолжение нескольких часов нужно было повторять одну и ту же гамму; приходилось путаться в делом хаосе черных точек, крючковатых линий, строго соображаться с требуемым тактом и согласовать во что бы то ни стало усилия голоса с движениями палочки; и все это под надзором строгого учителя, который не обращал внимания на утомление, никогда не хвалил, потому что даже не допускал мысли, чтоб можно было приготовить урок дурно, — выходил из себя и строго взыскивал за малейшую ошибку или небрежность; он по целым дням мучил и морил голодом несчастных мальчиков, предоставленных его суровой власти.
Хотя он обязан был кормить своих воспитанников, но в этом отношении он обнаруживал столько же скупости, сколько щедрости он проявлял в колотушках; каждое наказание давало ему экономию, так как оно заключалось помимо побоев в оставлении без обеда. Во время посещений капеллы епископом, маленький Жозеф пел в хоре и играл на цимбалах в праздничном оркестре. «В эти дни, — говаривал он позже, рассказывая воспоминания о своем детстве, — хотя я добросовестно старался исполнять свою партию, но, ударяя по цимбалам, всегда сам рассчитывал получить потом удары».
Между тем, когда отец и мать, навещая мальчика спрашивали, доволен ли он своим положением, Жозеф никогда не жаловался; обходя молчанием ежедневные посты, ругань и колотушки, он говорил только о своих успехах в музыке; она одна поддерживала его; для нее он забывал все лишения, наказания и несправедливости.
Быть может он повторял про себя, сам того не зная, слова, которые произнес за несколько лет перед тем другой бедный ребенок — Гаэтано Майорано. Этот ребенок приводил в отчаянье своего отца, потому что бегал по целым дням за странствующими музыкантами, никогда не упускал случая послушать в церкви органа и петь в хоре. Органист одной капеллы, заметив постоянные посещения церкви мальчиком и внимание, с которым он слушал певцов, спросил его однажды:
— Ты очень любишь пение?
— О! — отвечал ребенок, с восторгом поднимая руки, — лучше жить без хлеба, чем без музыки!
Органист принял на себя воспитание Майорано, который сделался впоследствии знаменитым певцом, под именем Кафарелли.
Таков по всей вероятности был девиз и маленького Жозефа.
Одаренный кроме того самым счастливым характером, какой только можно себе представить, всегда разговорчивый и остроумный, Жозеф был настоящим утешителем своих сотоварищей, осужденных на те же труды, наказания и лишения.
Однажды Жозефа позвали к наставнику, когда тот обедал. Войдя в столовую, он застал учителя вдвоем с каким-то иностранцем у стола, заставленного блюдами и бутылками, посреди которых возвышалась целая пирамида прекрасных вишен, каких ребенок еще не видывал. Жозеф, войдя в комнату, не отрывал глаз от ягод. Он не ел вишен с тех пор, как взят был в Геснбург, а между тем он страстно любил эти ягоды и в Рораме имел полную возможность лакомиться ими из сада соседа-кузнеца. Иностранец, заметив маленькую слабость Жозефа, обещал угостить его вишнями если он споет что-нибудь. Жозеф охотно исполнил просьбу иностранца и спел с таким воодушевлением музыкальный отрывок на слова св. писания, с каким никогда ему еще не случалось петь в хоре.
— Прекрасно! — сказал иностранец, разрушая пирамиду и давая маленькому певцу изрядную порцию вишен.
— А не хочешь ли ты ехать в Вену?
— В Вену? — спросил ребенок с полным ртом вишен, — это для того, чтобы петь?
— Да, в большой церкви.
— Если так, то я очень охотно поехал бы туда.
— В таком случае, уложи свое платье; ты сегодня же вечером отправишься туда с учителем пения Рейтером.
Рейтер был учителем пения в капелле св. Стефана, лучшей капелле Вены. Геснбургский учитель уступал лучшего своего ученика из желания угодить своему влиятельному собрату.
Таким образом, Жозеф двенадцати лет был взят в Вену; хотя и там он должен был работать без отдыха, но Рейтер по крайней мере не бил своих учеников и не морил их голодом, а при таких условиях труд не был тяжел для Жозефа.
Кроме того, Рейтер, как образованный музыкант, преподавал своим ученикам теорию музыки; благодаря этому они могли делать весьма серьезные успехи. Жозеф работал с большим усердием, так что вскоре уже приобрел себе известность между любителями пения. Маленький певец капеллы св. Стефана отличался в хоре своим прелестным голосом, правильным произношением и глубоким музыкальным пониманием. Достаточно было года, чтоб Жозеф обратил на себя всеобщее внимание. Но он не ограничился своими первыми успехами; искусство исполнять чужие музыкальные произведения не удовлетворяло его; ему хотелось сочинять самому.
Он писал целые страницы под диктовку собственного воображения и сам восхищался своими произведениями. «Я тогда думал, — говорил он уже в старости, — что чем больше испещрена бумага нотными знаками, тем лучше и самая музыка».
Сначала он сочинят, не говоря никому ни слова, потому что, как только миновал первый энтузиазм маленького композитора, инстинкт подсказал ему все недостатки его собственных произведений. Но когда одно из произведений показалось Жозефу удовлетворительным, он решился показать его учителю.
— Ого! — сказал Рейтер, смерив ироническим взглядом своего ученика, — ты хочешь уже сочинять!
— Я пробую… — пробормотал сконфуженный Жозеф.
— Пробовать не запрещено; но от пробы до успеха еще далеко.
— Надо же когда-нибудь начать, — сказал Жозеф.
Рейтер пробежал тетрадь и, возвращая ее Жозефу, сказал:
— Плохо по содержанию и кроме того везде ошибки в гармонии; учись, мой милый! Ты будешь сочинять, когда усвоишь все то, что нужно для этого.