Вынося жестокие удары судьбы, Жозеф все еще не отчаивался; но он мог бы умереть с голоду, если бы вовремя не подоспела помощь доброго человека, который, однако, далеко не мог для него сделать то, что сделал Гравина для Метастаза. Этот человек был бедный цирюльник, большой любитель музыки; он считал за счастье видеть у себя великого артиста, голосом и игрою которого он так часто восхищался еще в капелле св. Стефана. Добрый цирюльник предложил Жозефу убежище под своей кровлей и место за своим столом. Жозеф принял это пособие, но чтобы не быт в тягость своему великодушному другу, удвоил рвение к работе. Переходное состояние его голоса тем временем миновало и он добился места в хоре соборной церкви, но лишь в качестве сверхштатного певчего, с весьма ограниченным вознаграждением. Вознаграждение это было так скудно, что для того, чтобы заработать 15 су, Жозеф должен был петь в один и тот же день в двух церквах и играть на органе в третьей.
Наконец, достигнув 18 лет, Жозеф добился того, что его оперу поставили на венском театре. Эта пьеса имела некоторый успех. Квартет и симфонии, изданные им вслед за тем, были приняты с восторгом музыкальным миром.
Но фортуна все-таки не удостаивала своим посещением жилища композитора; Жозеф часто вынужден проводить в постели холодные зимние дни, за недостатком топлива. Только в 1760 году, т. е. на двадцать восьмом году жизни, когда Жозеф издал уже много замечательных произведений и приобрел громкую известность, один из германских владетельных принцев предложил ему управлять его капеллой; вознаграждение, назначенное принцем, могло считаться для того времени весьма приличным.
Обстоятельства сразу улучшились; но Жозеф продолжал работать с прежнею неутомимостью. Произведения, которые он издал уже находясь в благоприятной материальной обстановке, прямо свидетельствовали о его гениальности, — еще больше чем сочинения, вышедшие в свет в годины тяжелых испытаний.
Немного лет спустя Иосиф Гайдн стал пользоваться в музыкальном мире такою же репутацией, какою Метастаз пользовался в литературном. Гайдн и теперь еще считается одним из гениальнейших композиторов когда либо существовавших.
— Еще бы! — сказал Генрих, которому было знакомо имя Гайдна.
— Если ты знаешь Гайдна, — сказал я ему, — то вероятно слышал и о Доницетти, также знаменитом композиторе?
— Конечно, — отвечал Генрих, — я часто видел его имя на афишах Парижской оперы, и раз даже отец водил меня слушать его оперу «Фаворитка».
Автор «Фаворитки» и двадцати других прекрасных опер хотя и был одарен от природы прекрасными способностями, но своими успехами обязан только упорному труду и неутомимой настойчивости в стремлении к намеченной цели. Я не буду рассказывать все подробности его жизни; достаточно будет и одной черты, чтобы получить понятие о необыкновенном трудолюбии, посредством которого Доницетти удалось достигнуть столь блестящих результатов.
Доницетти брал уроки музыки у многих учителей, но для довершения своего музыкального образования он решил брать уроки у знаменитого Болонского профессора Маттеи. Этот Маттеи был тогда уже в преклонных летах и давно отказался от преподавания, желая отдаться вполне благочестивой жизни вдали от дел. Он уступил однако настоятельным просьбам молодого человека, в котором видел истинное призвание к музыке; но чтобы получить желаемые уроки, Доницетти пришлось действовать следующим образом:
— Ты зайдешь за мной завтра в такую-то церковь, в четыре часа дня, — говорил Маттеи.
— Хорошо, я зайду, — отвечал Доницетти.
Он аккуратно являлся к назначенному часу, в назначенную церковь, хотя бы она находилась в самом конце города. Там он находил старика, который продолжал молиться гораздо дольше, чем все другие.
Доницетти.
По окончании молитвы, они выходили из церкви и шли в дом Маттеи, где Доницетти брал урок; но дорогой, случалось, что колокол возвещал о каком-нибудь особом богослужении в другой церкви, и Маттеи отправлялся туда в сопровождении Доницетти. Проходил еще целый час. Приближалась ночь, и так как Маттеи дал обет ходить каждый вечер в собор для вечерней молитвы, то по выходе из второй церкви они отправлялись не домой, а в собор.
По окончании вечерней молитвы, учитель с учеником шли уже домой. Но у Маттеи была престарелая мать, которую он окружал самой нежной заботливостью; она просила Доницетти составлять ей партию в карты. Доницетти садился играть с доброй старушкой и играл около часа; когда оканчивалась игра, надо было опять ждать, пока Маттеи поужинает. После ужина читалась последняя молитва; старушка уходила спать, — и тогда только начинался желанный урок, который продолжался иногда до полуночи, потому что, раз углубившись в занятие искусством, старый наставник также увлекался, как и в своем религиозном усердии.
Бенинкори, другой итальянский композитор, хотя и менее замечательный, чем Гайдн и Доницетти, с таким рвением занимался музыкой, что, желая упражняться на скрипке ночью, несмотря на запрещение родителей, которые противились такому рвению сына, намазывал смычок салом. Понятно, что инструмент не издавал никакого звука; но мальчик находил эту немую игру весьма полезной для техники.
Антонио Паганини был генуэзец; он носил звание маклера, но, собственно говоря, не имел почти никакой практики. Весьма редко занятый своим делом, маклер постоянно оставался дома и, в ожидании скудного вознаграждения за работу, предавался глубокомысленным вычислениям вероятности выигрыша в лотерею. Сверх того, заметив у сына своего Николо некоторые способности к музыке, он начал обучать его скрипичной игре, так как сам довольно Хорошо владел этим искусством. Николо не замедлил доказать, что отец не ошибался в нем; в несколько месяцев блестящие способности мальчика обнаружились во всей силе. Отец, человек суровый и корыстолюбивый, тогда же задумал разбогатеть эксплуатациею таланта своего сына и значительно усилил его упражнения. Николо принужден был иногда по целым дням играть экзерсисы на скрипке. Малейшая рассеянность, малейшая небрежность наказывалась колотушками и оставлением без еды; изнурение мальчика доводилось отцом до такой степени, что здоровье Николо значительно пошатнулось. Руководимый исключительно корыстными расчетами, отец, будучи таким же малосведущим, как и жестоким, не сообразил, что если ребенок и не умрет от чрезвычайного переутомления, то кончит тем, что получит отвращение к искусству, к которому прежде имел влечение; так и случилось бы, если бы не вмешалась в дело мать.
Насколько отец Николо был суров, настолько мать его отличалась нежностью. За то Николо, чувствовавший к отцу только вынужденное почтение, любил мать всем сердцем, до обожания.
Эта добрая женщина, опасаясь за здоровье сына, пыталась убедить мужа обращаться с сыном не так строго; но чем более Николо делал успехов, тем требовательнее и неумолимее становился отец, видя приближение желанной минуты. Ни возражения, ни просьбы не имели успеха: не было возможности бороться с корыстолюбивым упрямством этого человека. Для бедной женщины осталось только одно средство — возбуждать в сыне артистическое рвение, чтобы избавить его этим по возможности от отцовских наказаний и быстротою успехов сократить срок учения.
Однажды утром, когда ребенок пришел поцеловать мать, она сказала ему:
— Послушай, мой Николо, я расскажу тебе прекрасный сон, который я видела сегодня ночью. Ко мне явился ангел и объявил мне, что все, чего я ни пожелаю, будет исполнено. Я просила у него, чтобы ты был первым скрипачом в мире. Ангел обещал мне это, и я была очень счастлива.
Было ли действительно у матери Николо ночное видение или это была только выдумка, — для нас это не важно; дело в том, что Николо конечно нисколько не сомневался в истине ее слов. С той минуты, как возвещение ангела сделалась известным мальчику, он работал уже не ради слепого повиновения строгому отцу, а для осуществления тех светлых надежд, которые питала его мать. До этих пор Николо делал очень быстрые успехи, но с этого времени он стал делать чудеса. Восьми лет он сочинил сонату, которая была так трудна, что не нашлось никого, кто мог ее исполнить, кроме него самого. Вскоре Николо начал играть в церквах, в театрах, а затем приобрел известность в своем родном городке. Отец, отлично понимая, что Николо еще далеко не достиг всего, чего можно достигнуть, повез его в Парму к Ролле, самому знаменитому из скрипачей того времени.