Однажды, когда у нас буквально не было ни куска хлеба, она решилась написать одному из своих братьев о том, в какой мы страшной нужде; мы все плакали, слушая чтение ее письма. Я помню, что она писала так: «Подумай, милый брат мой, что у меня трое детей, что муж мой, неустанно работая, получает крайне скудное вознаграждение, что я больна…» Письмо отправили, и мы с нетерпением ожидали ответа. Ответ этот пришел. В тот день все мы почти что ничего не ели. Мы теснились около матери, которая дрожащими руками распечатала письмо, и вот что прочла нам: «Милая моя сестра, если у тебя трое детей, то это не моя вина. Отдай их в приют для нищих!» О, я никогда не забуду ни этих слов, ни отчаянья моей матери, когда она прочла письмо!
Мы продолжали жить на отцовские заработки, пока он не заболел и умер; вслед за ним умерла и мать. В это время мой старший брат был уже взрослый; его определили на ферму; соседи взяли из сострадания мою младшую сестру. Мне было тогда восемь лет. Не знаю, что произошло бы со мною, если б в нашей деревне случайно не жила приезжая из Парижа привратница одного из домов на улице Тиктонн, если бы женщина эта по доброте своей не взяла меня с собою в Париж. Вскоре после моего прибытия в столицу некоторые из обитательниц дома пожелали меня видеть; они сделали для меня очень много. Одна приняла на себя заботы о моей одежде, другая — о моей обуви, третья — о помещении меня в школу. Мне жилось в то время так хорошо, как никогда.
В течение трех лет я ходил в школу и учился очень прилежно; мне хотелось, чтобы женщины, которые заботились обо мне, остались мною довольны. Одна из них, заметив, что я читаю и пишу уже довольно хорошо, пожертвовала небольшую сумму на обучение меня какому-нибудь мастерству. Решили поместить меня к ювелиру, и я был очень счастлив в тот день, когда явился к новому своему хозяину. Я дал себе слово работать как можно усерднее, чтобы сделаться поскорее мастером и зарабатывать деньги, не обременяя никого. Я думал, что хозяин начнет меня учить мастерству в тот же день, как к нему поступлю. Но я ошибся: пробыв у него полтора года, я почти не видел мастерской, потому что был вечно на посылках, то относя заказанные вещи, то по каким-нибудь другим поручениям: когда хозяйка шла на рынок, я нес ее корзинку; я прислуживал за обеденным столом, и за малейшую неловкость меня бранили и даже били. Один или два раза я убегал к доброй привратнице в улицу Тиктонн и сообщал ей обо всем. Она отводила меня обратно к хозяину, который уверял ее, что я лентяй, что я лгун и что в моих жалобах нет ни капли правды. Оказалось, что я напрасно беспокоил бедную женщину; положение мое не изменилось, со мной обращались даже хуже прежнего… «Если я жалуюсь, — говорил я, — то только потому, что хочу учиться делать дело, хочу быть ювелиром, а не лакеем!»
Нужно вам заметить, что каждое воскресенье у ювелира обедают его знакомые и друзья; по этим дням на мне лежит очень тяжелая и неприятная обязанность: помогать кухарке стряпать, всем прислуживать и затем мыть посуду. Это ужасно надоело мне. Я очень, очень несчастлив!
Сегодня у ювелира торжественный обед. Хозяин угрожал мне строгим наказанием, если я не буду служить исправно; я начал плакать, а он отколотил меня. Тогда я отворил дверь и бросился из дому, дав себе клятву скорее умереть, чем возвратиться к этому злому человеку. Да, если отведут меня туда, то я умру, я не хочу быть лакеем, я хочу быть самостоятельным тружеником!
Ребенок произнес последние слова с пылающим взором.
— После твоего побега от ювелира заходил ли ты к той доброй женщине в улице Тиктонн? — спросил лесничий.
— Нет.
— Отчего?
— Я не знаю. Я не посмел к ней явиться. Я был очень рассержен, и сам хорошенько не знал, куда иду, но шел все вперед. Около полудня я очутился у заставы, потом на полях и спрятался в лесу; я лег на землю и горько заплакал. Почувствовав голод, я стал искать пищи, а затем хотел вернуться опять в лес, чтоб остаться там на всю ночь. Я не хочу возвращаться к хозяину, я хочу научиться работать!
Тронутый до глубины души лесничий утешил маленького бедняка, посоветовал ему возвратиться к привратнице и научил мальчика как убедить ее, что его жалобы на дурное обращение хозяина вполне основательны. Затем лесник проводил ребенка до заставы и при прощании хотел вручить ему серебряную монету, но мальчик отказался.
Это происходило в 1777 году, а в 1829 году, в суровую зиму, мэр деревни Шатель-Сансуар получил письмо, в котором между прочим, говорилось следующее: «Дороговизна хлеба, без сомненья, усиливает суровость нынешней зимы для бедняка. Если к этим двум бичам присоединится еще недостаток в заработке, если люди больные, бедные, дряхлые, сироты и вдовы будут терпеть нужду, то вы можете располагать хлебом, говядиной, дровами, шерстью, холстом. Я вместе с этим письмом написал к булочнику Роле, чтобы он предоставил в ваше распоряжение необходимое количество хлеба. Нотариус Шабер заплатит за все остальное, что только понадобится».
Это письмо было подписано — Эдм Шампион.
19 декабря 1834 года писали в одном из главных парижских журналов следующее: «Вчера, в сильный мороз, бедная женщина переходила улицу Жюивери с маленькой пяти или шестилетней девочкой, почти совершенно босой. Какой-то человек подошел к женщине и спросил: „У вас нет башмаков для ребенка?“
— Нет, — отвечала женщина.
Тогда прохожий взял на руки девочку, вынул несколько пар детских башмаков, примерил их и, подобрав подходящие, обул ребенка; затем он скрылся в толпе. Все спрашивали об имени этого странного человека; какая-то женщина объяснила, что несколько минут тому назад он сделал такой же подарок ее дочери. „Разве вы не знаете этого человека? — спросил один работник, — все парижские бедняки знают и благословляют его, — это Маленький Синий Плащ“».
Работник говорил правду: этот человек, которому дали название в виду его излюбленной одежды, был давно уже благодетелем парижских пролетариев. Везде, открыто и тайно, на улицах и на чердаках, проявлялась его благотворительность. Во время страшного промышленного кризиса многие видели, как он сам на парижской набережной кормил до тысячи человек, не говоря уже о помощи, которую он оказывал заочно бедным, стыдящимся своего положения. Многие школы и приюты обязаны ему своим существованием; сироты получали от него средства на свое воспитание, больные — облегчение, заключенные за долги — свободу. Эдм посещал города и селения, избы и чердаки, повсюду разыскивая бедность и нужду. Не ограничиваясь милостыней, он утешал несчастных добрым словом, а материальною помощью в то же время облегчал их тяжелое положение. Особенно сильную поддержку оказывал он рабочим при дурных обстоятельствах и изобретателям, когда они оказывались в безвыходном положении.
Маленький Синий Плащ умер лет двадцать пять тому назад; многие из парижан знают Эдма Шампиона по наружности и одежде; но весьма немногие знают его по имени. Понятно само собою, что сын лодочника приобрел очень значительное состояние, если мог делать столько добра бедным. Действительно, Эдм Шампион из крайней бедности дошел до чрезвычайного богатства, которое составил себе трудом и уменьем сберегать деньги.
Вот что произошло с бедным покинутым ребенком с тех пор, как он расстался с лесничим.
Возвратясь к своей доброй покровительнице в улицу Тиктонн, он сумел убедить ее в справедливости своих жалоб. Мальчика поместили к другому ювелиру, который так хорошо выучил его своему ремеслу, что маленький Эдм сделался вскоре лучшим работником в мастерской. Неудовлетворительный ход дела и семейные обстоятельства заставили ювелира покинуть Париж; он передал свою мастерскую Эдму Шампиону, которого полюбил как сына. Таким образом Шампион получил в свои руки большое промышленное заведение, и, по многочисленности клиентов, дела его росли со дня на день. Это было началом богатства, которое Эдм Шампион упрочил выгодными денежными операциями.
Сын Франциски ла-Рош не забыл своего печального детства. Разбогатев, он нередко вспоминал с глубоким чувством о тех днях, когда в родном городе Шансель-Сансуар не было хлеба. Письмо его дяди не выходило у него из памяти, также как и слезы матери после прочтения этого письма. Он не забыл и добрых женщин, которые общими усилиями открыли ему путь к блестящей карьере. Сын бедняков, разделявший их тяжелую участь, посвятил себя облегчению страданий других бедняков; жалкий сирота посвятил себя отеческой заботливости о беспомощных сиротах. Люди, способные порицать все, что хорошо, все, что великодушно, уверяли, что он делал добро из тщеславия. Но если бы далее обвинение это и было основательно, то оно не имеет все-таки никакого значения, потому что деятельность Эдма была направлена к добру.