Геродот самый древний из историков, оставивших нам свои труды; он описал славные войны греческих племен, соединившихся для отпора азиатских завоевателей; Фукидид повествует о злополучных распрях, которые привели к гибели те же самые племена, подпавшие вслед за тем под власть их общего врага. По особенностям своего характера, Фукидид избрал для своих произведений форму, противоположную той которой придерживался его предшественник Геродот, но нет сомнения, что стремление сделаться историком было в нем порождено публичным чтением отца истории на Олимпийских играх.
Из под вечно-лазоревого неба Греции перенесемся в более пасмурную Германию, от времен давно минувших — к временам новейшим.
У ректора академии маленького города Старгардта в Померании, по фамилии Мейоротто, было двое детей — дочь и сын. Разница в их летах была так велика что сестра была уже взрослой девушкой, а брат еще ребенком. Людвиг (так звали его) больше всего любил, как и все дети в его возрасте, слушать сказки и забавные рассказы; сестра же отличалась, подобно большинству молодых девушек, болтливостью; сверх того она одарена была превосходною памятью и сильным воображением. Она очень любила своего брата, и потому не удивительно, что к величайшему удовольствию ребенка сделалась искусною рассказчицею. Несмотря ни на какое расположение духа сестры, маленький Людвиг постоянно от нее требовал новых и новых рассказов, и когда она повторяла один и тот же рассказ, то он без церемонии напоминал ей, что уже слышал это. Сестра часто бывала вынуждена или пополнять запас своих рассказов из книг, или давать полную свободу своему воображению, чтобы только оставаться в мире и согласии с братом. Как только Людвиг выучился читать, то конечно перестал нуждаться в рассказах сестры. Чем старше он становился, тем сильнее становилась его любовь к сестре, тем больше ценил он те услуги, которые она оказывала ему, когда он был еще маленький.
Отец Мейоротто был профессором греческого языка. Людвига он также готовил к ученому званию и был его единственным учителем; воспитание мальчика совершалось на глазах сестры, которая, закончив свое образование, должна была заниматься исключительно рукоделием и музыкой. Маленький Мейоротто не обнаруживал никакого прилежания; леность и равнодушие мальчика начинали даже беспокоить отца, который бранил и наказывал сына, но не мог от него добиться прилежания.
Наступило время, когда Людвиг должен был уже изучать древних авторов и держать экзамен в академию; но мальчик был безнадежно слаб: он плохо знал и Цицерона и Геродота. Сестра также побуждала его к занятиям, но он ссылался на то, что все это для него нисколько не интересно. Не было никакой надежды, чтобы этот мальчик в состоянии был когда-нибудь получить ученую степень.
— Помнишь ли, Людвиг, какое удовольствие доставляли тебе мои рассказы? — спросила его однажды сестра.
— Еще бы, конечно!
— Ну, так точно также как ты интересовался тогда сказками о феях, которые я тебе рассказывала, я теперь в свою очередь хотела бы познакомиться с некоторыми произведениями, которые я не могу прочесть, потому что…
— Почему же?
— Потому что произведения эти написаны на языке, которого я не знаю. Я хотела бы прочесть, например, Метаморфозы Овидия, о которых слышала так много хорошего, знаменитую Энеиду Виргилия, которую считают величайшим, образцовым произведением римской поэзии. Но это счастье мне не суждено: у меня нет ни времени, ни возможности изучать латинский язык, а между тем в книгах, написанных на латинском и греческом языках, очень много прекрасного.
— Ведь я немного знаком с нею… с этою латынью, — сказал Людвиг.
— Да, но не настолько, чтоб сделать верный перевод, — возразила сестра.
— Но если я постараюсь, то думаю, что достигну и этого.
— Я не сомневаюсь, но не хотела бы тебя утруждать неприятной работой; а потому не будем больше говорить об этом. Мне просто пришла в голову фантазия, каприз, — и я сумею отделаться от этого.
Разговор тем и кончился; прошла неделя, и девушка была глубоко убеждена, что брат забыл о нем, но вскоре Людвиг принес ей толстую тетрадь.
— Что это такое?
— Перевод первой книги Овидия, который я сделал как умел. Может быть ты не найдешь в нем изящества, но, как мне кажется, я не извратил истинного смысла текста, и перевод может дать тебе о нем полное представление.
Сестра прочла перевод и затем сообщила брату, какое удовольствие доставило ей чтение, из которого она узнала мнение древних о божестве, о сотворении мира и о четырех веках. Особенно хвалила она описание золотого века и потопа, причем заметила брату, что конечно сумеет воздержаться от желания познакомиться таким же путем с продолжением этого прекрасного произведения. Но Людвиг уже не нуждался в дальнейших понуканиях. Не предупредив ее, он принялся снова за работу, и через несколько дней принес ей перевод второй книги.
— Сомневаюсь, — сказала сестра Людвигу, прочитав новый перевод, — чтобы Виргилий мог стать наряду с Овидием даже в своих Эклогах, хотя их и превозносят.
Замечание сестры послужило косвенным намеком Людвигу, который не замедлил доставить ей возможность ознакомиться также с прекрасным произведением Виргилия.
Не скажу, чтобы отец не участвовал в замысле дочери, но несомненно то, что благодаря этой невинной хитрости Людвиг Мейоротто постепенно дошел до вполне сознательного понимания классиков. Они внушали юноше отвращение пока он машинально перелистывал их по обязанности школьника, — те же классики увлекли его поэтическими красотами, когда он стал вникать в их смысл, побуждаемый братскою любовью.
Дальнейшие хитрости оказались уже безусловно излишними: Людвиг был совершенно увлечен своими занятиями, к которым его прежде считали совершенно неспособным.
Людвиг Мейоротто сделался одним из самых замечательных ученых Германии. В числе других произведений он написал «Картину нравов и социальной жизни римлян», — сочинение, доказывающее, какими глубокими знаниями обладал Мейоротто, возбуждавший в детстве так много тревожных опасений в отце.
Приблизительно в то же самое время, в маленькой деревне другой германской провинции жил мальчик, которого звали Франц Иосиф Галль. Отец его был купцом и предназначал сына к торговой деятельности, мать же хотела, чтобы Франц поступил в духовное звание. В ожидании разрешения этого вопроса, или лучше сказать в ожидании пока ребенок достигнет того возраста, когда можно начать воспитание, соответствующее его будущему призванию, Франц проводил время то помогая отцу в лавке, то играя с братьями и сестрами, то посещая школу, в которой преподавание было однако далеко не блестящим. Не имея понятия о существовании естественных наук, маленький Франц, одаренный наблюдательностью, сделал уже несколько собственных выводов относительно нравов насекомых, прозябания растений и атмосферических явлений, а между тем, не смотря на это преждевременное развитие ума, он считался одним из плохих учеников в школе.
Франц отвечал довольно хорошо на уроках только тогда, когда он мог отвечать на вопросы собственными словами; он справлялся с задаваемыми письменными работами, но не смотря на все усилия изощрить свою память, он не мог добиться того, чтобы быть в состоянии передать слово в слово хотя бы самый маленький рассказ; но так как упражнения памяти, зубреж, составлял главное дело в школьном учении, то Франц получал обыкновенно плохие отметки.
Ребенок инстинктивно чувствовал свое превосходство над теми, которые имели первенство только благодаря своей счастливой памяти; сам же он чувствовал расположение к занятиям, а потому очень страдал, замечая, что все усилия его тщетны.
Когда, в ожидании своей очереди, он дрожал на школьной скамье, уверенный, что собьется на первой же фразе, или когда он уже выдерживал самую пытку, которою обязан был своей плохой памяти, — я предоставляю вам судить, с какой завистью и досадой смотрел мальчик на тех счастливых попугаев, которые пересказывали наизусть, не пропуская ни одного слова, целые страницы, хотя и не понимали их содержания.