Они разыскали пещеру гораздо быстрее, чем думали. Куинн обвязал веревку вокруг тяжелого валуна и спустился по ней в сияющую цветущую пещеру. Казалось, спуск занял целую вечность, и когда его ноги наконец коснулись травы, он тут же снял шлем и с облегчением вдохнул ароматный воздух. Лана спустилась следом за ним, сорвала с себя шлем, положила его на траву и принялась расстегивать молнию на скафандре.
— Что ты делаешь? — спросил Куинн, но она не ответила.
Лана выбралась из скафандра, оставшись лишь в желто-белом нательном белье, подбежала босая к маленькому озерцу цвета лазури и медленно вошла в воду.
— Я всю неделю об этом мечтала, — прошептала она, стоя по шею в воде. — Иди сюда. Вода теплая!
Куинн смотрел на нее, раскрыв рот, а потом словно очнулся и принялся раздеваться. Руки тряслись и не слушались. В груди клокотала нервная дрожь. Его захватило странное ощущение новизны, как будто они с Ланой вдруг превратились в совершенно других существ, в некий новый биологический вид — в легких, сотканных из света животных, выбравшихся из коконов, где они провели много веков.
Наплававшись вдоволь, они уселись на берегу и разделили между собой пакетик сухофруктов — розовых, как их собственные ладошки. Рядом со шлемами, лежавшими на траве, опустилась большая птица. Дети рассмеялись и бросили ей несколько кусочков сушеных подов. Потом улеглись на траву и принялись наблюдать, как оживает вокруг маленький мир пещеры — распускались цветы, над ними летали безымянные насекомые. Маленькая антилопа с розоватой шерстью подошла к озерцу, напилась и умчалась прочь. Время шла медленно, если и вовсе не остановилось. У них было чувство, что все предыдущее существование, мир колонии из трех куполов, где они жили всю жизнь, — все это можно забыть. Здесь, в пещере, они были взрослыми. Здесь они могли делать все, что им заблагорассудится. Это место наполняло их души надеждой — это был новый мир, таящий в себе тысячи небывалых возможностей, которые они могли разделить друг с другом, и не было никакой необходимости говорить о них вслух.
В тот же день, когда они вернулись в колонию, Лана впервые в жизни надерзила отцу. За ужином Форрест Блау спросил, где она пропадала весь день, и она прошептала в ответ:
— Не твое дело.
Белый хлыст взметнулся и обрушился на ее руки еще прежде, чем Куинн успел прошептать: «Берегись». Лана прижала вмиг покрасневшие пальцы к груди, спросила разрешения уйти из-за стола и провела следующие несколько дней, молча выпалывая сорняки на полях биологически модифицированной кукурузы. Она избегала встречаться глазами с Куинном, как бы тот ни старался поймать ее взгляд; здесь, в колонии, вдали от пещеры, она стала сама на себя не похожа.
Однажды Куинну приснилось, что у него в груди бьется птица, пойманная в силки. Он проснулся, дрожа мелкой дрожью, и не смог снова заснуть. Он осторожно спустился с двухэтажной кровати, стараясь не потревожить двух младших сестер, спавших внизу, и выбрался из жилого отсека в тускло освещенный коридор. Какое-то время он просто стоял у смотрового окна, глядя на холодные звезды, мерцавшие в небе. А потом вдруг услышал какой-то звук, тоненький и высокий, похожий на переливчатый горловой шепот, — точно такие же звуки издавала птица из его сна. Куинн пошел на этот звук по галерее вокруг Первого купола к пересечению коридоров неподалеку от входа в Третий купол, где располагалась библиотека. Дверь в библиотеку была приоткрыта. Куинн заглянул туда и увидел девочку — конечно, это была Лана, — которая смотрела в экран видеомонитора, тихонько раскачивалась на стуле. Картинка была слегка смазанной, но Куинн разглядел двух спаривавшихся птиц, одну серую, другую синюю. Их крылышки бешено бились, и одна из них заливалась звонкими трелями. На втором экране шел другой фильм, о лошадях. На третьем — о леопардах, и все они были заняты тем же самым, что делают звери, и птицы, и всякие твари для продолжения рода. Волосы Ланы падали ей на лицо и казались темнее, чем обычно. Кажется, она тоже издавала какие-то звуки, но так тихо, что Куинн не мог их расслышать. Мальчик бросился к себе в комнату, залез на кровать и зарылся горящим лицом в подушку. В ту ночь ему так и не удалось заснуть, его мысли мерцали, словно зыбкий свет звезд над куполами колонии, и он еле дождался, когда включится утренний свет.
За завтраком светлые волосы Ланы свисали сосульками, закрывая лицо, и чуть ли не лезли в миску с овсянкой. Лана яростно поглощала кашу, практически не жуя. А потом она вонзила зубы в дольку сочного грейпфрута, и в этом было что-то дикое и звериное — что-то пугающее и одновременно притягательное.
Но Форрест Блау, конечно же, заподозрил неладное; каждый раз, когда Куинн встречал мистера Блау в коридорах, когда тот давал ему поручение, когда их взгляды случайно встречались, воздух словно подрагивал от напряжения, от нарастающей неуверенности. В то же утро, когда завтрак закончился, посуду убрали и колонисты занялись делами, порученными им на сегодня, — родители Куинна снова отправились собирать розовые яблоки в Третьем куполе, а потом по личному распоряжению пастора им надлежало предпринять очередную попытку зачать ребенка, или, как выразился Форрест Блау, «соединиться на благо нашего общего будущего», — Куинн трудился на поле соевых бобов. Когда у него за спиной вдруг возник мистер Блау и молча встал, наблюдая за его работой с напряженным интересом, он невольно поежился. Длинная тень от фигуры пастора падала прямо на шею Куинна, стоявшего на коленях у грядки, и шея как будто похолодела. Мальчик старался не поднимать глаз и поэтому уставился на огромные, страшные на вид руки Форреста Блау. Молчание длилось целую вечность, а потом Форрест откашлялся и проговорил:
— Похоже, бобы наконец созревают.
Куинн кивнул и пробормотал:
— Да, мистер Блау.
Форрест Блау протянул огромную волосатую лапищу и провел ладонью по верхушкам всходов. Сорвал один боб и уставился на него, словно пытаясь раскрыть какой-то секрет.
— У Бога найдется время для всякой вещи, мой мальчик. И не нам вопрошать и знать, почему и когда.
Куинн снова кивнул:
— Да, мистер Блау.
Но Форрест не уходил. Наоборот, склонился еще ближе к Куинну и защекотал седой бородой ухо мальчику.
— Где вы с Ланой были вчера?
— Мы… с Ланой?
Произнося ее имя, Куинн побледнел.
— Да. Насколько я помню, вам двоим было поручено прополоть сорняки в Третьем куполе. И что я вижу сегодня утром? Все поле по-прежнему в сорняках.
— Мы их пололи, — солгал Куинн. — Только… только их там оказалось как-то уж слишком много. Прошу прощения, надо было сказать вам сразу. Их очень много… Сегодня я все доделаю, если хотите.
— Да, хочу, — сказал Форрест Блау. — Очень хочу, Куинн. Грех нерадения и недостаточного усердия всегда остается грехом. — Он улыбнулся натянутой улыбкой, жесткой и страшной не меньше, чем хмурые брови. — Кстати, раз мы об этом заговорили. Когда ты с последний раз исповедовался?