— Мы тут новичков не жалуем, — заявил он. — И ты мне уже не нравишься. Чего вырядился, как шут гороховый?
— А ты почему носишь это? — сказал я, указывая на его тяжёлый коричневый пиджак и жилетку. — У обезьяны прикид слямзил?
Мне казалось, что это довольно смешно, но Бенджамин и Прескотт не засмеялись. Лицо Прескотта побагровело, и он сжал кулаки.
— Никто не смеет называть меня обезьяной, — процедил он сквозь зубы.
Я решил, что его лучше не выводить. В конце концов, это был мой первый день.
— Просто пошутил, — сказал я.
— Матушка твоя пошутила, — сказал Прескотт. — Я гляжу на её шутку.
Бенджамин заржал. Я решил сдержаться и про его мать ничего не сказал.
Несколько ребят пересекли зал, чтобы понаблюдать за нами. На глаза мне попалась совершенно отпадная девчонка в сером платье с длинными, волнистыми светлыми волосами, стекающими вниз по спине. Я показал ей большой палец. Она отвернулась.
— Это ещё что? — спросил Прескотт. Я понял, что он глядит вниз, на мои кроссовки. — Почему у тебя ткань на ногах? Ты что, лесной эльф?
— Это «Эйр Джорданс», — сказал я.
Он сердито глянул на меня.
— Эльф Джорданс? Ты и впрямь думаешь, будто ты лесной эльф?
— Нет. «Эйр Джорданс», — повторил я.
— Что за сапожник будет делать обувку из ткани? — спросил Прескотт Бенджамина.
Тот пожал плечами.
— Может, слепой сапожник?
Оба сочли это превосходной шуткой. Запрокинув головы, они захохотали.
— Это не смешно, — сказал я. — Эти кроссовки стоили моей маме кучу денег.
— Я покажу тебе, что смешно, — отозвался Прескотт, подмигивая Бенджамину. — Дай-ка я проверю твои эльфийские башмачки.
Он взметнул свой огромный башмачище и обрушил его пятку прямо на мой кроссовок — со всей дури.
— А-а-а-а-а-а-ай-йу! — испустил я вопль боли.
— Вот что смешно! — воскликнул Прескотт. Он ещё потоптался пяткой на том же самом месте.
— Я знаю… что… ты делаешь, — я задыхался от боли, пронзившей мою ногу, а вслед за ней и всё остальное тело. — Ты… даёшь мне… урок танцев.
Боль была невыносимой. Я зажмурил глаза и начал танцевать.
13
Мистер Далвич оказался высоким и тощим, будто макаронина. У него были прямые чёрные волосы с пробором — точно посредине. На конце длинного носа сидели круглые очки. Жесткий воротничок торчал, будто крылья. Он даже не был пришит к накрахмаленной белой рубашке. С шеи свисали чёрные завязки галстука. Костюм тоже был чёрным: сюртук плотно облегал талию, а вот брюки были мешковаты.
Вот уж кто одет как клоун, подумалось мне. Нацепите мистеру Далвичу красный нос, и он мог бы блистать в любом цирке.
Он коротко поприветствовал меня, затем взмахом руки отправил к пустой парте в задней части класса. Стул был маловат, и мне пришлось втискиваться.
Повернувшись, я увидел белокурую девочку из холла, сидящую возле меня. У неё были удивительные серо-голубые глаза и несколько веснушек на щеках. Она не сказала «привет» или что-нибудь такое — она была занята тем, что укладывала чёрные карандаши в деревянный пенал.
— Эй, — сказал я. — Как дела?
Наконец, она поглядела на меня.
— Какие дела? — спросила она.
Я сверкнул своей лучшей улыбкой.
— Как твои дела?
— Какие мои дела? — спросила она.
— Я просто так поздоровался, — сказал я. — Как тебя зовут?
Она откинула назад волосы.
— Эмили-Энн. Можно задать тебе вопрос? Отчего ты носишь столь смешные одежды?
— Потому что я прибыл из будущего, — сказал я.
Она засмеялась и повернула пенал.
— Класс, у нас новый ученик, — объявил мистер Далвич. Он стоял в передней части комнаты, опираясь на огромный глобус. — Встань и представься всем, — сказал он, махнув руками в мою сторону.
Потребовались некоторые усилия, чтобы выкарабкаться из маленькой парты.
— Я… Я Рик Скруджман, — сказал я.
— Рик Лужман! — услышал я мальчишку из переднего ряда. Я узнал его. Прескотт.
Почти все рассмеялись. Затем они начали распевать:
— Лужман! Лужман! Лужман!
Далвич поднял обе руки, призывая их к тишине.
— И откуда же ты прибыл, Рик? — спросил он.
— Рокфорд, — сказал я. — Это маленький городок в Иллинойсе.
Он сощурился на меня:
— Индейское поселение? Ты прибыл к нам из индейской деревни?
— Так вот отчего он обут в мокасины! — встрял Бенджамин.
— Он индеец из племени Людей-луж! — объявил Прескотт.
И они снова начали петь: