Я почувствовал, что вспотел, хотя северная ночь выдалась прохладной. Небо заволокли низкие тучи, потемнело, заморосил мелкий, словно пыль, дождик.
Я подумал еще: а если меня не станет, сильно ли огорчатся папа с мамой? Но тут же обозвал себя дубиной и тупицей — ведь папа с мамой и знать про меня тогда не будут! Это меня немного успокоило, ведь больше всего я жалел их. Потому что сам-то я все равно ничего чувствовать уже не буду! Это жутко представить, невозможно даже, но это ведь так! А вот мама, папа, родные, друзья — они будут горевать… Но раз получается, что никто по мне убиваться не станет, то что ж…
Рискнем? И быстро, чтобы не передумать, я сказал, почти крикнул:
— Жмите свою ракушку! Скорее!
От волнения я снова назвал манипулятор ракушкой, но голубинка меня поняла. Поняла она вроде бы и мою торопливость… Да она вообще, кажется, читала мои мысли. Ну и пусть!
Я еще успел подумать, что забыл попросить голубинку, чтоб она показала мне капсулу, на которой прилетела к нам, но пришелица уже вытянула руку с обхватившим узенькую ладонь манипулятором. Отставила мизинец (или это у нее безымянный палец?) и надавила на пятый отросток. Перед этим она успела шепнуть:
— Спасибо, человек!
У меня так защекотало приятно внутри от этого обращения… Папа часто говорит: «Человек — это звучит гордо!» И впрямь гордо. Здорово! Я даже зажмурился от удовольствия. А когда открыл глаза…
…В окна поезда прыгнуло море! Поезд только что отошел от туапсинского вокзала и повернул в сторону Сочи. Я открыл рот и на это море уставился. Не потому, что залюбовался, а потому, что обалдел…
Что же это такое? Почему я здесь? Ведь я приготовился быть сейчас или в гораздо более далеком прошлом, или вообще не быть! Но я пришел в себя быстро и сразу полез в сумку. Стал лихорадочно вынимать из нее вещи, чтобы добраться скорее до дна, где лежала ракушка… Ракушки не было!
И тут мама набросилась на меня:
— Гарик! Ты что творишь?! Нам выходить сейчас, а ты вещи вывалил! Ну-ка, собирай все назад быстро!
И вон — фломастеры твои еще валяются, альбом… Но я маму даже не слушал, а потянулся к папе:
— Пап, а где ракушка, что ты мне весной с Севера привез?
— С Севера? — почесал папа затылок. — Я не ездил весной на Север… Я же по Золотому кольцу ездил с американцами! Владимир, Суздаль, Кострома… И привозил я тебе не ракушку, а Троицкую церковь из Владимира.
Макет, сувенирный… Ты что, забыл? Церквушку такую красивую?
— Церквушку… Не ракушку? Точно?
— Да откуда там ракушки! Там же моря нет. Вот приедем сейчас, будут тебе тут ракушки всякие-разные, знай выбирай.
— Какие ракушки?! — грозно крикнула мама. — Собирай сумку!
Я попихал все назад, уже не боясь, что сломаю ракушку. Альбом снова не влез, и мама положила его, как и в тот, первый, раз, в сумку с продуктами.
Вообще-то я хоть и удивился, что все так неожиданно получилось, но и обрадовался сильно. Во-первых, я жив-здоров и даже не превратился в девчонку! Во-вторых, ракушка исчезла, папа на Север не ездил, а значит — исследователи спаслись. В-третьих, лишнюю четверть или даже год учиться не пришлось. Все получилось просто замечательно!
Правда, это вот, последнее, что вернулся я сразу в каникулы, хоть и радовало меня, конечно, но и беспокоило тоже. Почему так получилось? Не должно было так получиться. Ладно бы я попал в тот момент, после которого сломалась ракушка, но я ведь очутился чуть раньше, пусть и на несколько минут. Или это нормально?
Но голубинка ведь говорила, что я ничего не успею…
Да и случилось бы это, если бы я нажал пятый выключатель на своей ракушке, а не она — на своей. Нет, тут что-то не то…
Но долго раздумывать было уже некогда — поезд подъезжал к Лазаревскому.
…На перроне к нам снова подлетела шумная толпа дядек и теток, которые набросились на нас, словно вороны на кусок сыра (на самом деле я не знаю, любят ли вороны сыр, но басню Крылова в школе учил). Маму оттащили в одну сторону, папу — в другую, а передо мной ненадолго появился просвет. И я сразу увидел стоявшую возле лавочки… Елизавету Николаевну!
— Папа, мама! — хотел крикнуть я…
Да уж!.. Все слова и сами мысли разом вылетели у меня из головы. Я стоял, разинув рот, и ничего больше сказать не мог. А вот папа на моем месте, пожалуй, сказал бы: «Дерево или куст? Вот в чем вопрос!»