Но я не из таких. Мне больше нравится соединять все воедино, ну, там, камни всякие, ветки… А про свет так скажу: и без него жить можно. Ведь живем! Скучно только. Сидишь, бывает, вокруг — все свои, а тебе все равно одиноко.
Говорят, раньше здесь, где сидим, тоже был свет. Но что-то с ним стало. Исчез. Потому и сидим.
Все началось с того, что я нашел срез. Прохаживался — и вот, пожалуйста, нашел. Обычный кусок болотного железа, только гладкий очень. Если хорошенько поискать вокруг, и не такое найти можно. Но обычно никто не ищет. Только некоторые. Вроде меня.
Сразу скажу: я безразличен ко всем этим смертоносным штукам. Два кулака — вот оружие, к которому привык с детства и не соглашусь променять ни на что.
Тут дело в другом. Беру в руку — и чувствую: ОНО.
Толком и не объяснишь. Простота и вес — вот все, что ценю. А тут и то и другое. И чую: как-то странно он на мне сказывается, срез этот. Хочется тут же найти ему употребление, да только где ж его искать-то? Может, просто кого-нибудь стукнуть? Такой штукой запросто можно пробить голову.
Признаться, я удивился и даже испугался таких мыслей, ведь я никогда не был злым и редко кого бил без повода. Я — к старосте.
Тот взвесил на ладони мой срез, подумал чуток.
— Опять, — говорит, — прохаживался?
— Было дело…
— Брось. Хватит уже.
— Прохаживаться?
— С осколками возиться брось, — говорит. — И прохаживаться довольно. Вон, свет лучше высматривай.
Как другие.
— А зачем? — спрашиваю.
— Что — зачем? Вечную сытость обрести не хочешь?!
Я пожал плечами и ушел. Староста всегда чего-то недоговаривает, а потом злится. А что мне этот их свет высматривать? Что я с их вечной сытостью делать буду?
Тот срез я так и не выкинул. Схоронил.
А вскоре появился свет, и все словно с ума посходили.
Тогда-то я и узнал, что мы дружные, только когда сонные.
Все в мире имеет размеры и очертания. Я совсем не так все представлял. Не думал, что все такое отчетливое.
Вот, к примеру, мы, волты, довольно маленькие. И мрачные. Поначалу я даже испугался. Потом смотрю — и сам такой: лохматый, угрюмый.
А вокруг все большое и необычное: деревья, болото — все. Когда темно, об этом как-то не думаешь. Принимаешь как есть.
Начало исхода я плохо помню. Была страшная спешка. Никто никого не слушал, даже старосту. Мы просто бежали к свету.
А потом, когда свет был совсем близко, в нас стали палить. Отступать было некуда. Нам было для чего жить. Было за что умирать. Вот и бились насмерть.
Бились, пока не одолели врага.
Между тем стало темнеть. Уже в сумерках ворвались в разбитый стан, излазили всякий закуток, заглянули под каждое бревнышко. Ничего. Нет нигде излучателя.
Никто не хотел обратно, во тьму. Свет таял, а мы не знали, что делать, чтобы вернуть его. Никто не знал.
Это очень страшно, когда не знаешь, как вернуть свет.
Теперь, после света, никто не мог просто так сидеть в темноте, моргать и перешептываться. Не было больше никакого «мы». Каждый бродил сам по себе и думал о плохом.
Так же и я. Помню, забрел в лес. Чужой, дикий лес.
Нашел под сухим деревом нору, забрался в нее и стал ожидать, когда придет хищник. Пусть отыщет меня по запаху и съест.
Он так и не явился. Я долго сидел в темноте, но даже не задремал. Все оттого, что я видел свет. Это он не давал мне покоя, заставлял думать обо всем подряд: о волтах, о срезе, о сухих червях и выползнях — много о чем. Тогда я взял и попросту выбрался наружу, прошелся взад-вперед, и пока прохаживался, мне кое-что пришло на ум. Так всегда бывает, когда прохаживаешься: все вдруг становится на свои места.
Я схоронил срез под корнями толстого дерева — до лучших времен, — а ямку забросал древесной трухой.
Это надежнее всего. Древесная труха не нужна никому, кроме ночных копуш. Никто другой по своей воле не полезет в древесную труху.
Потом мысли приходили ко мне одна за другой, и чтобы они не пропали зря, мне пришлось очень быстро все делать. Сначала я построил дом. Прямо у норы, под деревом. В норе устроил погреб. Очень удобно: сухо и прохладно. А сверху набросал древесной трухи — от падальщиков.
Запруда в ручье тоже получилась на славу. Вскоре в ней кто-то завелся и стал там бултыхать. Не знаю кто, но мне было приятно слушать, как он там плещется.
Так я и зажил один; жил — и не думал о плохом. Вообще ни о чем не думал, просто жил.
Однажды появилась Глазастик. Это потом я ее так прозвал, а сперва чуть было не прогнал. Глазастик — она не из волтов. Мы такими глазастыми не бываем. Может, выползень? Нет, те вообще без глаз, а у нее вон какие!