Привычный уклад их жизни изменился, когда Юра-водитель познакомился с соседями и начал по выходным играть в преферанс.
Картежники жили недалеко, в соседнем поезде, интеллигентные и не такие шумные, как доминошники, собиравшиеся летом в парке. Это была сплоченная мужская компания, почти секта, но Юра-водитель влился в их ряды неожиданно легко. Он нашел в посиделках за карточным столом тот сорт дружбы и почти братства, приправленного азартом, без лишних слов и эмоций, которого ему так не хватало в кабине грузовичка, пока он мотался со стройки на стройку.
Преферансисты собирались за картами каждые выходные, а Юра-водитель присутствовал почти всегда, обзаведясь собственным местом - у окна, под торшером. Вскоре он начал брать с собой дочку, не торчать же ей одной в пустой квартире. Придя в первый раз, она скромно представилась: "Юля", и больше не проронила ни слова, уходя в спальню хозяина, где ей разрешали смотреть на рыб.
Юля садилась рядом с аквариумом, брала корм и мерной щепотью сыпала его по водной глади, глядя, как рыбы подплывают и жадно захватывают ртом живительную пыль. Однажды ей показалось, что рыбы хватают ртом воздух, чтобы не задохнуться, и она решила помочь им, выловив сачком из аквариума и аккуратно разложив на блюдце, чтобы отдышались. Но смерть рыб не изменила отношения картежников к Юре-водителю и его дочери, ее простили, ничего не поделаешь, дурочка.
Прошел почти год. Когда Юра-водитель в очередной раз пришел забирать дочь из интерната, а это было поздней весной, он спохватился и взял ей плащ на замену ватному пальто, в котором она продолжала ходить несмотря на припекающее солнце и оттепель. Так вот, этот плащ попросту на ней не сошелся, оказавшись очень мал в талии. Юра-водитель впервые озадаченно посмотрел на дочь, которой исполнилось пятнадцать лет, пытаясь стянуть полы на ее животе, и только тогда заметил, что дочь беременна. Она была худая, в отца, из тех, что называют жердинами, с блеклой косицей и застывшим выражением на лице, свойственным всем дурочкам, а живот выпирал - бесстыдно и безобразно.
Юра-водитель тряхнул ее за плечи. "Что такое? От кого?" - только и спросил он, не зная, как обсуждать эту тему с умственно отсталой. Слабая улыбка на лице дочери сменилась сосредоточенным выражением и наморщенным лбом, он тряхнул ее еще раз, но без толку.
Юра-водитель пошел к директору интерната, намереваясь стукнуть кулаком по столу и заорать: "Что у вас тут за бардак происходит?", но растерял пыл, пока поднимался на второй этаж, и скандала не получилось. Директор и завуч набросились на него, потрясая грамотами, заявив, что в их интернате подобное исключено, все учителя работают давно и вообще отличники народного просвещения, а дети, которых забирают на выходные, с чем только не возвращаются, тут тебе и синяки, и вши, и, пожалуйста, беременность. Юра-водитель пообещал, что обратится в полицию и инспекцию по делам несовершеннолетних, но это были лишь пустые угрозы, произнесенные тихим голосом. А что еще мог сделать этот слабак, ведь будь он настоящим мужиком, человеком с характером, то и грузовик бы водил мощный, и жена бы его не спилась.
А теперь случилось то, что случилось, и Юра-водитель понимал, что ни инспекция, ни полиция ему не помогут, а если он хочет дознаться правды, придется начать расследование самому, тем более что все нити вели к его приятелям-картежникам, больше некому.
Срок беременности установили в семь месяцев, аборт делать было поздно, и Юра-водитель, открыв календарь, начал высчитывать, где он был и что делал вместе с дочерью семь месяцев назад. Но вечера за преферансом были похожи один на другой, а в спальню, куда уходила его дочка, мог зайти любой и пробыть там сколь угодно долго. Но теперь, сидя за картами, Юра-водитель пристально вглядывался в лица своих партнеров, мертвея от мысли, что один из них изнасиловал беспомощную дочь практически на его глазах, пока он тасовал колоду за стенкой.
Но по лицам преферансистов ничего нельзя было сказать, долгие годы игры сделали их непроницаемыми. Даже когда Юра-водитель объявил, что его дочь беременна, вероятно, от какой-то сволочи из сидящих за этим столом, все промолчали, а брови поднял только старик-армянин, да и то потому, что увидел прикуп.