Марусек Дэвид
Юрек Рутц, Юрек Рутц, Юрек Рутц
Дэвид Марусек
ЮРЕК РУТЦ, ЮРЕК РУТЦ, ЮРЕК РУТЦ
Перевод (С) Антон Исупов
21 января 1999 г
Гарднеру Дозуа, редактору журнала
Asimov's Science Fiction Magazine
1270 Avenue of the Americas
New York, New York 10020
Уважаемый мистер Дозуа!
Снедаемый дурными предчувствиями, я пишу Вам это письмо. Вы были необычайно добры ко мне на протяжении всей моей недолгой литературной карьеры. Вы приобретали мою скромную писанину и выставляли ее на всеобщее обозрение в Вашем уважаемом издании. И за это я перед Вами в неоплатном долгу. И все же, я чувствую необходимость рассказать Вам о недавних событиях, участником которых мне довелось быть, после чего я собираюсь сделать Вам одно предложение - весьма сомнительного свойства.
Все началось прошлым летом с телефонного звонка. Звонила пожилая леди, проживающая в том же городе, что и я, в Фэрбенксе, штат Аляска. Вы ли писатель Дэвид Марусек, осведомилась она. Это немедленно заставило меня насторожиться, ибо хотя наш Фэрбенкс и является крошечным уединенным городком, в котором каждый считает своим долгом быть в курсе дел всех окружающих, и несмотря на то, что мои рассказы несколько раз публиковались в Вашем уважаемом журнале, никто, казалось, не знал, что я писатель. Если люди и знают обо мне что-нибудь, так это то, что я работаю городским земельным инспектором. И, как и положено земельному инспектору, особой популярностью я не пользуюсь. Все-таки люди едут на Аляску в первую очередь чтобы убежать подальше от всяких тупоголовых бюрократов вроде меня, приезжают - а тут я, имеющий право указывать им, что они могут и чего не могут строить на своей собственной территории.
Как и у большинства должностных лиц, мой номер телефона в справочниках не указан. Это дает возможность избавиться от сердитых звонков посреди ночи. Но один профессор английской литературы, знавший мой номер, выдал его кому-то. Ему это казалось очень смешным - переадресовывать своих придурковатых клиентов ко мне. Конечно, его "психи" не столь опасны, как мои, но раздражают они не меньше. Думаю, Вы понимаете, о ком я: какой-нибудь вдохновенный биржевой маклер, готовый создать очередной захватывающий супертриллер, но не имеющий времени его "накарябать", и поэтому согласный уступить идею мне - за половину будущих лавров и авторского гонорара. Или вышедший на пенсию продавец линолеума, мечтающий, чтобы я написал ему автобиографию "Моим любимым внукам посвящается" и удовлетворил таким образом его тщеславие. Разумеется, при этом никаких денег, но ведь это же такая возможность "получить опыт"! А чтобы работать было приятнее, после выхода биографии тиражом в сотню экземпляров он, так и быть, подарит мне парочку.
Итак, услышав в трубке вышеупомянутый вопрос, я затаил дыхание и ответил:
- Да, писатель Дэвид Марусек - это я.
- Превосходно, - произнес голос в трубке. - Меня зовут Эмма Рутц. У меня есть к вам предложение. Не могли бы вы подъехать где-нибудь на этой неделе?
Ага, конечно, предложение, - подумал я.
- Извините, - сказал я. - Но сейчас я очень занят своими делами. Не думаю, что смогу выделить время.
- О, это совсем не займет времени, - сказала она. - И, разумеется, вы получите щедрое вознаграждение.
В этот момент мне следовало вежливо повесить трубку, но любопытство взяло верх.
- Насколько щедрое?
- Очень щедрое. Я хочу, чтобы вы написали эпитафию на надгробном памятнике моего мужа.
Я с трудом сдержал смех.
- Хммм... Видите ли, я пишу научную фантастику, - сказал я. - И не пишу на надгробных памятниках. Для этого вам нужен поэт. Я могу вам дать телефоны нескольких весьма приличных поэтов.
- Нет-нет! Для этой работы нужны именно вы. Ваше имя назвал мой муж. Видите ли, он был вашим фанатом. К тому же, это было одним из его последних желаний.
- Я польщен, - произнес я. И я действительно был польщен. Все-таки я пока новичок в писательском ремесле, и когда кто-то заявляет, что он мой фанат, меня слегка "заносит". В особенности, если это фанатка. Но в данном случае мой любитель, по всей видимости, был мертв, к тому же дело попахивало неприятностями. Поэтому я ответил:
- К сожалению, сейчас я загружен до предела.
- Я заплачу вам тысячу долларов за эпитафию из четырех строчек.
Тысяча долларов за четыре строки? Я просто не знал, что на это сказать. Вешай скорее трубку, а то потом пожалеешь! - вопили мои лучшие чувства. Да, но ведь это тысяча долларов!
* * *
Следуя полученным указаниям, я добрался до бульвара Юрек Рутц. Эта улочка не указана ни на одной из имеющихся у меня городских карт и, отыскав ее, я понял, почему. Она представляла собой не более чем протоптанную в грязи тропинку, этакую самодельную дорожку, примыкавшую к частной взлетно-посадочной полосе. Указатель улицы был написан от руки на дощечке, приколоченной к шесту, на верхушке которого болтался аэродромный ветроуказатель. Неподалеку от полосы была привязана старенькая с виду одномоторная "Сессна-150", а за ней ютилась ветхая деревянная хижина.
Навстречу мне на большую застекленную веранду с приветливой улыбкой вышла Эмма Рутц. Как я и предположил во время телефонного разговора, она была довольно пожилой, но при этом оказалась неожиданно привлекательной. Маленькая, грациозная, с собранными в элегантную прическу кудряшками и эффектными чертами лица, она была одета в легкое ситцевое платье и вышитые бисером туфли-мокасины. Непохоже на траурное одеяние.
Она провела меня на веранду и удобно усадила за маленьким столиком, на котором стояли чашки, блюдца и тарелка с домашней выпечкой. И только когда она ушла в хижину, чтобы принести чай, в дальнем углу веранды я заметил еще одного человека - огромного седого старика в пижаме и купальном халате, сидевшего в кожаном кресле. Этот джентльмен не обращал на меня ни малейшего внимания. Казалось, он был полностью поглощен некоей разворачивавшейся во дворе невидимой сценой. Он качал головой, что-то бормоча и время от времени присвистывая сквозь зубы. Во дворе не происходило ничего, что я мог бы видеть, но откуда-то сбоку доносились звуки работающей тяжелой машины там, похоже, что-то строилось.
Вернувшись, Эмма кивком указала на старика и произнесла:
- Это мой муж, Юрек Рутц.
Я был слегка озадачен, так как не ожидал застать своего клиента еще тепленьким.
- Вы говорили о нем в прошедшем времени, - сказал я.
Она засмеялась.
- Правда? Просто оговорилась. А может, и нет. С практической точки зрения, моего мужа уже не существует. За последние несколько месяцев он не выразил ни одной ясной мысли. То, что вы видите перед собой, - сказала она, тонкой рукой указав на сидящую фигуру, - это, как вы однажды выразились не более, чем "каркас".
Я снова был ошеломлен. До сих пор мне никто никогда не цитировал меня самого.
- У него синдром Альцгеймера, - продолжала Эмма. - Причем на одной из последних стадий. А еще закупорка сердечных сосудов. Не говоря уж о раке предстательной железы и почечной недостаточности. Трудно предугадать, что убьет его первым. Мой муж никогда не ограничивался полумерами. - Она села и налила чаю. - Кстати, вам следует ориентироваться на январь, но если вы закончите раньше, мы сможем высечь надпись на камне.
Высечь на камне. Выражение, которое заставляет сердце писателя биться чаще. Я глянул на Юрека Рутца. Он смотрел прямо на нас.
- Хотите на него посмотреть? Он с той стороны. - Сказала Эмма.
- Камень?
Допив чай, мы обогнули хижину, пройдя мимо огорода и цветущих клумб. За ними обнаружилась большая нефритовая плита размером с тележку. Она была грубо обтесана - ей придали прямоугольную форму. Это был аляскинский нефрит, проинформировала меня Эмма Рутц, они нашли его на своем золотом прииске. Добираться туда - настоящий ад, уверила она меня. Нефрит на Аляске встречается повсеместно, но в основном низкого качества, слишком хрупкий для вырезания надписей, и слишком некрасивый, чтобы делать из него драгоценности. Но качество лежавшего передо мной образца было высоким. Это можно было заметить по квадратной площадке в центре плиты, где она была плоской и хорошо отполированной. Поверхность создавала иллюзию прозрачности, казалось, что смотришь сквозь толщу воды. И кто-то уже начал выводить там надпись. Очень умелой рукой заглавными буквами было вырезано имя ЮРЕК РУТЦ, а под ним - незаконченная строка даты: 9 сентября 1922 г. Ниже оставалось достаточно места для эпитафии из четырех строк.