Собаки было, оскалив пасти, за Ларькой.
- Назад! - остановил их Митька.
Перевел дух Тренька. Глядит со страхом на старшего брата:
- Что теперь будет?
- Ничего не будет, - сквозь зубы процедил Митька. - Я тебе говорил, еще посмотрим, кто верх возьмет.
Приметил Тренька - Митька встревожен не на шутку, только виду не подает.
Не злопамятлив Тренька и потому забыл вскорости неприятную встречу.
А когда вечером шел, все вспоминал княжью псарню, еду вкусную, что борзым и гончим дают, и думал: "Хороша, однако, собачья жизнь!"
Глава 5
ПОТЕРПИ МАЛОСТЬ...
Зачастил Тренька на псарный двор к Митьке по хорошей погоде.
Чуть не каждый день вышагивает три версты туда да три обратно.
Ласка с Бураном радуются ему, почитай, как самому Митьке. Мудрено ли? Митька отойдет куда-нибудь - вместо него Тренька. Собакам шерсть щетками вычесывает, лапы, коли надо, моет. Играет с ними без устали.
Мать сердится:
- Дома бы посидел!
Тут за Треньку - отец:
- Не девка, чтоб за мамкин подол цепляться. Мужик растет.
- Лесом ходит... - тревожилась мать. - Волки там.
- Л я их палкой! - показывает Тренька палку, что вырезал ему из молодой крепкой березы Митька.
Не знает мать, плакать или смеяться.
- Нешто от волков палкой отобьешься?
- А я их напугаю!
Вот тебе и весь сказ!
Храбрится Тренька перед матерью. По правде, страшновато в лесу.
Особенно коли припозднится с обратной дорогой. Хрустнет поодаль ветка у Треньки душа в пятки. Ну, а как и впрямь волк или медведь караулят?
Учил дед: самое последнее - от зверя иль животного бежать, будь то волк, собака или бык бодливый. Никак нельзя свой страх показывать. Потому хоть и озирается Тренька, однако крепится, шагу не прибавляет.
Иной раз для храбрости даже песню запоет.
Однако чем далее, тем короче становятся дни и длиннее ночи.
Все позже занимается тусклый осенний рассвет, и все раньше опускаются густые темные сумерки. И лес день ото дня делается мрачнее и словно бы гуще.
Как-то сам Митька, проводив Треньку, сказал:
- Ты погоди пока ходить ко мне. Снег ляжет, в лесу посветлее будет, да и зверь по белой тропе осторожнее станет - тогда другое дело. Вчера ночью волки в двух дворах овец порезали и потаскали.
Жалобно посмотрел Тренька на старшего брата:
- Взял бы меня на псарню? Работы не боюсь, какую хочешь сделаю.
Попроси мамку с тятькой, может, отпустят, а?
- Эх, Тренька, глупый ты человек, - вздохнул Митька. - Раньше времени в хомут-то чего лезть? Еще запрягут, повезешь свое. На княжьей псарне служить - не у мамки на печке нежиться.
Тренька нос повесил. Митька его кулаком легонько в бок:
- Вот на княжескую охоту, коли пожелаешь, могу взять.
Не поверил Тренька.
- Хитрости тут особой нет, - пояснил Митька. - Князь по первой пороше ладит большую охоту и будет собирать кричан - людей, которые бы зверя гнали. Туда и поставлю.
- Митька! Вот спасибо-то! - возликовал Тренька. - А маманя дозволит? забеспокоился.
- То моя забота, - сказал Митька. - Наперед ничего не говори. Жди первого сНега, а с ним - меня.
Дороги обратной в тот день не заметил Тренька. Кажись, в единую минуту три версты отмахал.
Дома теперь одолевала Треньку мука. Как не поделиться с отцом или дедом новостью? Однако не велел Митька про охоту сказывать, и молчал Тренька, хотя стоило ему это труда великого.
Только раз сто на дню выбегал из избы: посмотреть, не выпал ли снег.
Однажды, решив, что утро наступило, скатился с полатей полусонный - и на крыльцо. Глядь, темным-темно вокруг. На черном небе звезды мигают. Месяц тонким серпом светит. Плюнул с досады, в избу вернулся.
Мать проснулась:
- Аль с животом неладно?
- С чего взяла? - удивился Тренька.
- На двор бесперечь бегаешь.
- Так просто, на волю, душно в избе, - слукавил Тренька.
Вздохнула мать:
- Чуден ты стал, Терентий. А отчего - не пойму.
Однако, сколько ни бегал Тренька, нету снегу, да и все тут. Шумит потемневший осенний лес. Треплет ветер грязную солому на крышах.
- Зима припозднилась ноне, - сказал как-то деду.
Тот лохматые брови вскинул:
- Будто? А я думал, все своим чередом идет. Знать, ошибся на старости лет. Чего тебе вдруг зима понадобилась?
Заерзал Тренька на лавке. Правду все одно не скажешь. Особенно деду.
- Соскучился по зиме да по снегу, - ответил.
- То, конечно, причина, - посмотрел дед на Треньку непонятно. - Уважу, будет тебе завтра зима.
- Смеешься все...
Утром проснулся Тренька - в избе светло. Выскочил на крыльцо.
Батюшки! Всю землю точно лебяжьим пухом укрыло. Лежит тот ослепительный белый пух повсюду: на деревьях, крышах, заборах. Даже с неба падает хлопьями крупными, медленными.
Завопил Тренька от радости:
- Ого-го-го! Зима! Зима при-шла!
За спиной дверь стукнула.
Оглянулся - дед на пороге. Вспомнил Тренька вчерашний разговор:
- Деда, как ты зиму-то сделал?
Смеется дед.
- Нешто зиму можно сделать? Приметы есть, когда чему быть: холоду иль теплу, дождю иль солнцу. Вчера по тем приметам - в какой цвет солнце закат окрасило, откуда ветер дул, как птицы кричали и по многим другим - увидел, что должно быть ноне снегу. А ты - зиму сделал...
За дедом на крыльцо отец вышел, мать, бабка. Щурятся все от яркого белого снега. Улыбаются. И впрямь - праздник!
Тренька между тем уши навострил. Донесся издали конский топот.
- Скачет кто-то! - объявил.
- Кому к нам скакать, - обняла Треньку мать, - выдумщик ты мой.
Тренька из материнских рук освободился:
- Слышите?
Отчетливо раздался со стороны Троицкого приближающийся стук копыт.
- Кто бы это? - удивился дед.
Показался из-за леса всадник. Лошадь под ним вороная, а одежда и шапка алые, огнем горят.
- Митька! - закричал Тренька. - Митька скачет!
Редко бывал дома Митька с того дня, как отдан был в холопы. Легла между ним и дедом с той поры тень. Говорят, бывало, друг с другом, да о пустяках все. О главном - ни полслова.
В наряде княжьего стремянного впервой приезжал Митька.
Кинулся Тренька ворота отворять. Легко и широко они распахнулись, словно тоже радовались Митьке.
Митька с коня соскочил. Отвесил низкий земной поклон. Деду лисью шапку и заячьи рукавицы подал:
- Благоволи принять!
Всем привез Митька обновки. Отцу - шапку заячью да рукавицы.
Матери и бабке но платку головному. Когда очередь до Треньки дошла, вынул Митька из отощавшей сумы красные, в цвет своей огненной одежде, сапожки. Онемел Тренька от такого счастья. В жизни своей не надевал новых сапог, Митькины донашивал. Схватил сапоги, к груди прижал, слова сказать не может. Мать отвернулась, потихоньку слезу утерла. Кашлянул дед в замешательстве.
Бабушка, как всегда, пришла на выручку.
- Что на воле-то стоим? - спросила громко. - Пошли в избу.
Пропустила Треньку с его сапожками первым.
- Можно, маманя, я их сейчас надену? - попросил Тренька.
- Иначе как же? Непременно надо обнову примерить, - сказал отец.
- Ты небось теперь в них и спать будешь? - пошутил дед.
Засмеялись все. Тренька тоже.
Ладно сидят на ноге красные сапожки. Расхаживает Тренька по избе, сапожками поскрипывает.
- Не тесны ли? - спрашивает мамка.
- В самый раз! - отвечает Тренька.
- Ну и слава богу, - говорит дед. - Теперь не грех и позавтракать.
Принялись за стол усаживаться. В красном углу под иконами - дед.
По правую руку от него - Тренькин отец. По левую - Митька. Рядом с Митькой - Тренька.
Дед, чего в прошлые Митькины приезды не бывало, велел застелить стол скатертью. Мать с бабушкой начали по хозяйству хлопотать, как в большой праздник.