Торец подвальной стены под самой большой пристройкой я осматривал особенно внимательно. Да, если присмотреться и напрячь фантазию, можно предположить, что кладка здесь немного отличается от прочей.
— Посвети вот тут, — попросил я брата.
Что ты там нашел? — поинтересовался он.
— Еще не знаю.
Я достал из кармана складной нож и, не раскрывая его, постучал рукояткой по кирпичу сначала на участке, к коему проявил демонстративный интерес, а потом по перпендикулярной ему стене.
— Слышишь? Звук отличается.
— Не слышу, — разочарованно признался Николай.
Я, честно говоря, тоже ничего особенного не слышал. То есть звук действительно немного отличался, но в таких пределах он бы отличался везде, куда ни постучи.
— Наверное, это заложенное начало подземного хода, — задумчиво сказал я. — Как — нибудь в свободное время не помешает его исследовать, а пока, по — моему, лучше о нашей находке молчать.
— Да, согласен… и как только у тебя получается все замечать?
Как — как, подумал я. Да очень просто! Журналы читать надо. «Огонек» или «Работницу», точно не помню. Там была небольшая заметка про этот подземный ход. Но вслух я, естественно, ответил иначе. В стиле героя О’Генри — Сэнди Пратта, который в похожей ситуации заявил: «Странствуя по свету, я не закрываю глаз». Ну, а ваш покорный слуга сказал:
— Так ты смотри вокруг внимательней и не пропускай детали, тогда и у тебя начнет получаться. Ладно, пошли наверх, сядем прикидывать, в каком порядке будем начинать работать.
Поразмыслив, мы решили не откладывать составление аргументированного мнения относительно подводной лодки на будущее, а заниматься этим параллельно обустройству на новом месте. В конце концов, мнение прекрасно можно составить и в пустой комнате, где из мебели только стол и два стула, причем один из них настоятельно просит ремонта. Ведь с подводной лодкой Джевецкого ситуация была куда яснее, чем с самолетом Можайского. Я точно знал, что лодка без всякого нашего вмешательства способна нырнуть примерно на такую глубину, на какую высоту в конце концов поднялся самолет. И даже при соблюдении определенных усилий всплыть после этого. Единственное, что меня удивило, когда я про нее услышал от отца — почему так поздно?
Насколько я помнил, она была одобрена еще летом восьмидесятого года. Но быстро сообразил, в чем тут дело.
В той истории изобретатель Джевецкий продемонстрировал, что из него мог бы выйти и неплохой придворный. Он добился того, что демонстрация лодки производилась на Серебряном озере в Гатчине. Лодка нырнула, под водой подплыла к плотику, изображавшему вражеский корабль, прицепила к нему взрывпакет и взорвала его. После чего, не выныривая, подплыла к шлюпке, с которой за ходом испытаний следили цесаревич, будущий Александр Третий, и его супруга. Подводная лодка всплыла, люк открылся, оттуда высунулся Джевецкий, одетый в безукоризненный фрак, и вручил великой княгине великолепный букет цветов. Артист, блин, больших и малых императорских театров!
Цесаревичу представление очень понравилось, и он пробил изготовление сразу аж пятидесяти этих подводных велосипедов. Почему я их так назвал? Да потому что лодка Джевецкого имела мускульный привод! Чтобы она двигалась, надо было крутить педали.
Из пятидесяти построенных лодок хоть как — то плавали только две — одна в Кронштадте, другая на Черном море. Но недолго — моряки быстро убедились в их полнейшей боевой бесполезности. Все прочие вообще так и остались ржаветь на берегу. Более провальный проект в морском деле я навскидку могу назвать только один — это круглые броненосцы адмирала Попова, вошедшие в историю под неуважительным названием «поповки». Летающую тарелку вы себе хорошо представляете? Вот это и было почти то же самое, только не летающее. И даже толком не плавающее, ибо форма не позволяла.
Так вот, благодаря тому, что у нас народовольцы ликвидировали Александра Второго на год с небольшим раньше, эпопея с подводными велосипедами Джевецкого сильно затормозилась. Нашему отцу летом восьмидесятого года было совершенно не до каких — то лодок, а других столь же легковерных и облеченных властью лиц ни в Адмиралтействе, ни в Морском техническом комитете не нашлось. И довести свое прошение до рассмотрения на высочайшем уровне Джевецкий смог только сейчас.
— Ну и что нам со всем этим делать? — поинтересовался Николай, когда на стол легли прилагаемые к докладной Джевецкого бумаги.
— Как что? Читать. Причем как и положено, с первого листа.
— Там написано, что испытания могут быть проведены в нашем Серебряном озере.
— Замечательно! Для чего, по словам ее конструктора, предназначена подводная лодка?
— Для уничтожения кораблей противника путем прикрепления мин к их днищам.
— Согласен. Какова вероятность появления этих кораблей в Серебряном озере?
— Очень маленькая, — рассмеялся Николай. — Но они могут появиться в Финском заливе, например. И даже в Маркизовой луже.
— Там будут такие же условия в смысле глубины, волнения и прочего, как в озере?
— Нет.
— Значит?
— Испытывать подводную лодку надо не Гатчине, а в Кронштадте.
— Отлично! Первый вывод нашего комитета уже есть. Так как секретаря у нас пока нет, вместо него поработаю я. Итак, первый пункт записали, двигаемся дальше. К чему должна прикреплять свою мину лодка на испытаниях?
— К кораблю, изображающему вражеский.
— Где он должен находиться?
— Ну… наверное, где — нибудь неподалеку.
— Что станет с вражеским кораблем, вошедшим в зону действия береговой артиллерии? Во время Крымской войны англичане так и не рискнули приблизиться к Кронштадту на расстояние выстрела.
— Значит, корабль должен стоять не ближе, чем в четырех морских милях, — догадался Николай. — Но лодка столь далеко уплыть не сможет, ее матросы устанут раньше.
— Возможно, но точно мы этого не знаем и узнаем только по результатам испытаний. Вот только с чего ты решил, что вражеский корабль будет стоять? Гораздо вероятнее, что он станет маневрировать, ведь у нас тоже есть боевые корабли, которым окажется куда легче попасть по неподвижной цели.
— Но тогда лодка совершенно точно никогда не сможет к нему приблизиться, даже если каким — то чудом и проплывет четыре мили!
— Проверим. Пусть на первом этапе она крепит мину к неподвижному кораблю, а на втором — к движущемуся. Что еще надо написать?
— Не знаю, — вздохнул Николай.
Он уже устал, и я решил не давить на него новыми наводящими вопросами.
— На море бывают всякие непредвиденные случайности, и если из — за них с лодкой что — нибудь случится, испытания не будут доведены до конца.
— Получается, надо построить еще одну на всякий случай! — догадался цесаревич.
— Лучше две, и одну отдать морякам. Они, возможно, смогут заметить что — то, ускользнувшее от внимания Джевецкого. Изобретатели часто бывают пристрастны к своим творениям. Как, например, Можайский.
— Теперь — то наконец все?
— Почти. Человек старался, изобретал, строил. Возможно, даже на собственные средства. Если так, то ему их надо возместить. И дать поощрительную премию, пусть и не очень большую. Не знаю, что покажут испытания, но сама идея очень перспективная. Это запишем пятым пунктом. Вот теперь все, расписывайся тут. Если бы у нас была канцелярия, то она по команде из секретариата оформила бы эту бумаженцию как положено, в трех экземплярах. Один вернула бы в секретариат, второй отправила по назначению, третий положила в архив. И завела бы картотеке еще одну карточку с кратким описанием документа. Любой документ по карточкам при необходимости можно будет найти гораздо быстрее.
— Пошли домой, а, — взмолился Николай, — у меня уже глаза слипаются.
Спали мы с Николаем в одной комнате, так было заведено с раннего детства. Цесаревич быстро уснул, а я не мог. Как там в песне? «Кипит наш разум возмущенный!». Вот и у меня он был близок к точке кипения. Ну как же так, чему только не учили Николая что в этой, что в той истории! И никто не догадался научить его решать простейшие управленческие задачи вроде той, с которой мы недавно разбирались. И ведь для этого вообще не потребовалось никаких специальных технических знаний. А потом еще удивляются, что под руководством Николая Второго страна дошла до революции. Да скажите спасибо, что чего похуже не случилось!