Я стираю оконные звёзды,
как Христос мою грешную жизнь. 1232.формат.
Утром ехавшая с нами тётка рассказывала, что после Бологого поезд резко затормозил. Иванов во сне слетел с верхней полки и по параболе спикировал вниз прямо к ней.
На скалах скользко спать... Но сплю... 1233.формат.
Приземлившись на мягкое, открыл глаза, изумлённо посмотрел тётке в лицо и сказал:
- Да тут старуха какая-то.
Как все –как все- во сне – во сне -
я смерть – свою – смотрел. 1234.формат.
Иванов ничего такого не помнил, он как сомнамбула полез к себе наверх, где мгновенно уснул.
Бог знает, что ты там бормочешь,
ища пенсне или ключи. 1235.формат.
В ту зиму я, бесквартирный, тоже нашёл приют на улице Антоненко. Товарищи запускали меня в хату тайком от хозяйки, пытаясь скрыть от неё факт моего незаконного проживания.
Сестру именовали мы Фамарь. 1236.формат.
Таким образом я прокантовался неделю. Но шила в мешке не утаишь. Как-то днём, в воскресенье, дверь в комнату отрылась, на пороге возникла наша мегера, выцепила меня взглядом и принялась орать, что с моей помощью её постояльцы устроили из квартиры нелегальное общежитие.
И в этот миг к пределам горшим
летел я, сумрачный, как коршун. 1237.формат.
На мне были бежевые кальсоны, заправленные в клетчатые гольфы, рыжие тупоносые ботинки и шинель, накинутая на плечи. Я стоял у белой стены возле большой круглой, как бы гофрированной, печки, безупречное описание которой Сёмин дал в книге «Нагрудный знак Ост», и ржал, потому, что в слове «общежитие» хозяйка старательно делала ударение на букве «о».
Я за жизнь боюсь - за Твою рабу,
в Петербурге жить – словно спать в гробу. 1238.формат.
Постепенно все слова из её речи исчезли, и весь ор практически свёлся к повторению одного, склоняемого на все лады слова - «общежитие». Моисей с Осоцким еле сдерживались, а мне терять было нечего, но чтобы их не подвести (не ровен час, тоже выгонит), я ржал, закрыв лицо ладонями.
А на ладони каждый изгиб
пахнет ещё гефсиманской росою
и чешуёй иорданских рыб. 1239.формат.
- Плачешь? – спросила хозяйка.
Я икнул и всхлипнул одновременно. Моисея и Осоцкого затрясло.
- Как тебя зовут?
- Панкратов, - промычал я из-под ладоней.
- к’Ондратъ? – удивилась она, - Ладно, живи.
Суровой гвардейской слезою
стрелковый рыдал батальон. 1240.формат.
Услышав про Кондрата, Моисей и Осоцкий забились в конвульсиях, а я, обессиленный, сполз по стенке на пол. Съехавшая с плеч шинель накрыла меня, сидящего, с головой.
Так осыпается буквами ветхий Закон.
Так опускается оползень с мёртвого склона. 1241.формат.
В поисках других (прячущихся) нарушителей хозяйка сумрачным щербатым взором ещё раз осмотрела комнату.
Где Иоанн и где Иаков? 1242.формат.
Убедившись, что кроме меня самовольщиков больше нет, она махнула чёрной рукой, повернулась и вышла. Упокой, Господи, её добрую душу.
Дни твои, наверно, прогорели
и тобой, наверно, неосознанны: -
помнишь, в Третьяковской галерее –
Суриков - "Боярыня Морозова"?...1243.формат.
Много лет спустя, роясь на задворках Интернета, в сборнике «Луковичный сидр» я нашёл у Придворова такой стих:
Однажды утром в ранний час тираннозавр Назар,
любитель сыра и колбас, собрался на базар.
Оделся, словно на парад, чтоб навестить друзей,
как там живут ондатр Кондрат (87) и выдр Моисей? 1244.формат.
(87) Вопрос Наины Ельциной об ондатровой шапке был не лишён смысла. 76.грунт.
Спасибо, Михуил!
Надменно высились созвездья
в холодной яме января. 1245.формат.
Часа в два пополуночи (Gmt) я вышел из номера и стал нарезать вокруг отеля круги. Меня увидела Хамидова (член делегации), которая возвращалась из «Мулен Руж».
- Панкратов, ты чего не спишь?
- С собакой гуляю.
- А собака где?
- В Москве.
Рубцуй! 1246.формат.
Сердечный приступ начался у Яхена на улице. Я отчётливо понимаю, как он бежал домой в надежде, что мы его спасём. Но приступ был уже не первым (6 или 7). В этот раз он должен был умереть.
Я знаю, что он умирает,
а он это чувствует сам. 1247.формат.
Ягдташ (Вектор Фокс) был правильным псом и умирал он правильно. Он гнал, гнал, гнал от себя свою смерть и только в конце (уже из последних сил), услышав голос хозяйки, стал жаловаться плачущей Татьяне Валентиновне на то, что ему очень плохо.