А слышал я, правда, сквозь сон, как рядом с моей каморкой разговаривали двое. И как будто о тебе. Кто такой Робустелли?
— Якопо Робустелли из Гроссото — отпетый мерзавец, из грязи вылез в князи, богатство его — барыши от перекупки зерна, а дворянство — подачка из рук испанцев; он же покровитель и соучастник всех проходимцев и разбойников с большой, дороги и сам способен на любое злодеяние и вероломство!
— Так вот, если я не ослышался, Робустелли готовит покушение на твою жизнь, — с расстановкой произнес Вазер.
— Вполне вероятно! Но главное не в этом, — кто был его собеседник?
— Имени я не расслышал, — ответил цюрихский гость, почитая своим долгом не выдавать синьора Помпео. Когда же Иенач угрожающе сверкнул на него глазами, он не побоялся признаться: — А расслышал бы, все равно не назвал бы его!
— Стало быть, слышал. Так говори же, — потребовал Иенач.
— Ты меня знаешь, Юрг! Ты помнишь, что насилия над моей волей я не терпел и не терплю, — как можно холоднее заявил Вазер.
Тут Иенач ласково обнял его за плечи своей мощной рукой и с задушевной теплотой произнес:
— Не таись от меня, дружок Вазер! Ты ко мне несправедлив — не о себе я пекусь, а о моем возлюбленном Граубюндене. Как знать, быть может, от твоих слов зависит его спасение и жизнь многих тысяч человек!
— Молчание — здесь дело чести, — ответил Вазер и попытался стряхнуть судорожно сжимавшую его руку.
Лицо граубюнденца вспыхнуло мрачным пламенем.
— Говори, Вазер! — воскликнул он, еще сильнее стискивая плечи друга. — Не то, клянусь богом, я задушу тебя.
Тот в испуге молчал; тогда Иенач схватил обоюдоострый нож, которым нарезал хлеб, и приложил грозное лезвие к брыжжам гостя.
Вазер не сдался бы и тут, настолько он был возмущен; однако, пытаясь вырваться, он сделал неосторожное движение, и наостренное лезвие оцарапало ему шею; капельки крови потекли за воротник.
— Оставь меня, Юрг, — сказал Вазер, побледнев и содрогнувшись от ощущения этой теплой струи. — Я тебе что-то покажу!
Прежде всего он достал белый носовой платок и тщательно вытер кровь; затем извлек свою записную книжку, раскрыл на той странице, где сделал набросок колонн с Юлийского перевала, и положил на стол перед Иеначем.
Тот торопливо схватил книжку, с первого же взгляда увидел вписанные Лукрецией слова и, сразу же помрачнев, погрузился в раздумье.
Молча наблюдавший за ним Вазер был до глубины души испуган впечатлением от этой вести, которую сам же, помимо своей воли, доставил Иеначу от Лукреции. Откуда было ему предвидеть, как быстро проницательный ум народного вождя сумеет уловить взаимную зависимость событий и с неумолимой логикой связать их между собой. Он сидел вполоборота, и на его лице сменялись скорбь и гнев, умиление и суровая решимость.
— Бедненькая Лукреция, — услышал Вазер вырвавшийся у него вздох; но постепенно выражение его лица становилось все загадочнее, все непроницаемее и, наконец, будто совсем замкнулось от постороннего взгляда.
— Они были на Юлийском перевале… значит, ее отец в Граубюндене… Ты, горделивый Помпео Планта, выбрал Робустелли себе в сообщники… Как же низко ты пал! — вымолвил он почти спокойным тоном. — И вдруг вскочил: — Опять меня подвела окаянная горячность! Не правда ли, Вазер, ты довольно натерпелся от нее еще в школе? Видимо, я по сей день не научился владеть собой!.. Ну, ступай спать, усни и забудь это неприятное происшествие! Завтра по утреннему холодку мы отправимся в Фуэнтес верхом на двух отличных мулах. Я постараюсь быть прежним добрым товарищем. Дорогой успеем побеседовать по душе.
Глава пятая
Вазер проснулся еще до рассвета. Когда он с трудом распахнул ставню, загороженную и оплетенную ветвями и листвой раскидистой смоковницы, в нем боролись противоречивые желания. Заснул он с твердым намерением, не мешкая, кратчайшим путем на Кьявенну покинуть чересчур богатую неожиданностями Вальтеллину и своего необузданного друга. Однако живительный сон смягчил вчерашние впечатления и поколебал его решимость. Верх взяла любовь к другу юности. Можно ли ставить этот бурный выпад в укор столь пылкой натуре, к тому же не облагороженной городскими обычаями, когда под угрозой отчизна и жизнь? Ведь он-то с давних пор знал переменчивый нрав Юрга, его дикие, несдержанные выходки! Бесспорно одно: внезапным отъездом он никак не предотвратил бы тех бед, которые могли явиться следствием половинчатых признаний, вырванных у него Иеначем; если же он останется и без утайки расскажет другу все, что видел и слышал, тот, несомненно, ответит ему таким же доверием, и он узнает, в чем причина ожесточенной ненависти между Юргом и отцом Лукреции. А уж после этого можно будет выступить в роли примирителя.