— По одежде я сразу узнал в вар евангелического священника, — с непритворным интересом обратился к нему герцог, — следовательно, вы не можете быть итальянцем, хотя мы и встретились в здешнем краю и хотя глаза у вас темные. Должно быть, вы уроженец Реции, благо она находится по соседству, а потому я попрошу вас растолковать мне расположение торных цепей, которые я пересек вчера, перевалив через Шплюген. Они и сейчас видны мне частично. Но в карте я ничего не разумею. Присядьте-ка рядом со мной.
Иенач впился жадным взглядом в превосходную военную карту и быстро освоился с ней. Он сжато и четко объяснил герцогу географическое положение своей родины и распутал клубок ее долин, расположив их по истокам рек, впадающих в три моря. Затем заговорил о многочисленных горных перевалах и, увлекшись, а также блеснув неожиданной осведомленностью, обрисовал их значение для военных действий.
Герцог выслушал этот краткий рассказ с явным удовлетворением и все возрастающим интересом, а потом задержал на стоящем перед ним граубюнденце вдумчивый взгляд своих добрых, проницательных глаз.
— Я — солдат и горжусь своим ремеслом, но бывают минуты, когда я почитаю счастливцами тех, чей долг внушать народу: «Блаженны миротворцы», — сказал он. — В наши дни одна и та же рука не может держать меч апостола и меч полководца. Мы живем по новому завету, не по завету героев и пророков, господин пастор. Двойные роли Самуила и Гедеона отыграны раз и навсегда. Ныне каждый должен радеть об исполнении собственного долга. Я вижу великое несчастье в том, что в моей родной Франции протестантские священники, исполнившись благочестивого рвения, подстрекали свою паству к междоусобной войне. — При этих словах он вздохнул. — Дело государственного мужа — обеспечивать гражданские права евангелических общин, дело солдата — защищать их. Духовному же пастырю надлежит печься о душах, иначе он сотворит немало зла.
Молодой граубюнденец вспыхнул от гнева и ни слова не проронил в ответ.
В это мгновение явился паж и почтительнейше доложил, что герцогское судно готово к отплытию, после чего Роган милостивым жестом отпустил молодых людей.
По дороге домой Вазер пустился в рассуждения о политической роли герцога, только что отвоевавшего своим соотечественникам-протестантам почетный мир в междоусобной войне. Правда, Вазер считал, что этот мир будет недолговечен, и, не жалея красноречия, в самых мрачных красках изобразил перед другом положение Рогана и французских протестантов. Он был, очевидно, обижен и огорчен предпочтением, которое герцог оказал Юргу, совершенно пренебрегши его собственной особой.
Со времен Генриха IV, утверждал он, французская политика ставит своей целью оборонять немецких протестантов от притеснений со стороны императора и германских властей, всячески при этом угнетая своих отечественных реформатов. Восстановив у себя политическое единство, Франция рассчитывает усилить свою мощь для наступления на внешнего врага. Вот и получается с виду несообразное положение: французских протестантов надо окончательно сокрушить, дабы немецким была обеспечена со стороны Франции дипломатическая и военная поддержка, в которой они крайне нуждаются. Потому-то герцог при всем своем высоком положении и величии духа роковым образом обречен растрачивать силы в неразрешимых распрях, теряя влияние при французском дворе. Жену и ребенка он увозит в Венецию, чтобы руки у него были развязаны, когда разразится надвигающаяся гроза.
— Как я погляжу, ты наловчился в дипломатии, — рассмеялся Иенач. — Однако здесь, на равнине, невыносимо душно. Вон, кстати, овин… не хочешь привязать мулов в холодке и приклонить свою премудрую голову на охапку сена?
Вазер не возражал, и вскоре оба задремали, растянувшись на душистом ложе.
Проснувшись, цюрихский путешественник увидел, что Иенач стоит над ним и насмешливо его разглядывает.
— Ну, дружок, умильные же ты строишь во сне рожи, — начал он. — Говори без утайки! Что тебе снилось? Твоя любезная?
— Ты хочешь сказать, моя возлюбленная невеста? В этом-то не было бы ничего необычайного; но мне на самом деле привиделся удивительный сон…
— Понимаю… Тебе приснилось, что ты цюрихский бургомистр?
— Как ни странно — именно так! — промолвил Вазер, окончательно очнувшись. — Я будто бы сидел в ратуше и читал доклад про граубюнденские обстоятельства… про значение крепости Фуэнтес. Когда я кончил, сидевший со мной рядом ратман обратился ко мне с такими словами: «Я придерживаюсь того же мнения, что и высокочтимый господин бургомистр». Тут я стал искать глазами бургомистра. И что же? Оказалось, я сам сижу в его кресле и на груди у меня бургомистерская цепь!