Не колеблясь, прицелился Блазиус из мушкета и уложил убийцу выстрелом в висок. А когда тот упал ничком, пастор подошел, перевернул его и, заглянув ему в лицо, пробормотал:
— Так я и думал, — ее брат, скудоумный Агостино!
С минуту он постоял, прислушиваясь. Потом поглядел через ограду и прокрался назад, к дому. До его слуха сквозь тишину ночи донесся неопределенный шум.
— Две птички подали голос, — проворчал он себе под нос, — скоро налетит и вся стая.
Тут со стороны деревни раздались пронзительные крики, и сейчас же над головой пастора загудел, забил в набат церковный колокол.
Александер увидел снова вспыхнувший в темноте свет предательской лампы, захлопнул крепкие ставни нижнего этажа и поспешил в дом, намереваясь вместе с друзьями защищать его, как крепость, до последнего человека, — с улицы уже раздавались выстрелы, а во входную дверь сыпались удары. Фауш едва успел накинуть на нее засов и взбежал по лестнице на чердак, чтобы вести наблюдение через слуховые окошки. А пастор Александер опять зарядил мушкет и встал возле узкого решетчатого кухонного окна, как возле бойницы.
— Вот мерзавцы! — крикнул он навстречу Вазеру, который выбежал из отведенной ему каморки, вынеся оттуда дорожную котомку и опоясавшись своей легкой шпагой. — Мы дорого продадим свою жизнь!
— Бог с вами, господин Блазиус, неужто вы, служитель слова господня, станете стрелять в людей, — попытался усовестить его Вазер.
— Кто не слушает, пусть восчувствует, — гласил невозмутимый ответ проповедника.
Но тут Панкрацио обеими руками обхватил старого смельчака и оттащил от амбразуры.
— Своим дурацким упорством ты всех нас погубишь! Бегите отсюда прямо в горы!
— Боже милосердный, — прогремел с чердака басистый голос Фауша, — они валят валом. Они уже вломились в дом Поретто. Мы погибли!
— Бегите сейчас же! — крикнул монах, меж тем как удары топора о дверь становились все яростнее.
— Будь по-твоему, капуцин, — согласился Блазиус и принялся охапками таскать из кухни хворост и солому и опытной рукой укладывать их в проходе между обеими дверьми. — Мы улепетнем отсюда через Бондаскский ледник в Бергель. Фауш, отворяй все слуховые окна, чтобы было побольше тяги. И спускайся живей!
Фауш сполз с лестницы, пригибаясь под тяжестью съестных припасов, которые обнаружил на чердаке, а Вазер озирался по сторонам, не видя Иенача.
— Тут пути наши расходятся, Панкрацио, — сказал старик проповедник и протянул капуцину руку поверх сложенных стенкой вязанок. В эту минуту средняя створка дверей расселась под неистовый вой осаждающих. — Оставайся у парадной двери, а мы под прикрытием огня выберемся через черную. — И он поджег хворост. — В путь, братья-протестанты!
Когда пламя от сильной тяги взвилось столбом к слуховому окошку, Иенач с мертвой женой на руках вышел из горницы на полыхающий свет.
В правой его руке блестел длинный меч, на левой, не ощущая, как видно, тяжести, он нёс мертвую Лючию, чье тихое, кроткое лицо, словно сломленный цветок, приникло к его плечу. Он не хотел оставить ее на поругание кровопийцам. При всей трагичности положения, Вазер не мог отвести взгляда от этого образа немого гнева и непримиримой скорби. Таким должен быть ангел Страшного суда, несущий безгрешную душу сквозь вечный огонь. Это же был не вестник света, но ангел мщения.
Пока граубюнденцы поспешали через сад к подножию гор, капуцин в огне и дыму стойко дожидался на кухне того мгновения, когда дверь разлетится в щепы. А тогда, вытянув правую руку с зажатым в ней распятием, он бросился на порог и крикнул алчущей крови толпе:
— Пресвятая матерь божия! Неужто вы хотите сгореть вместе с еретиками?.. Их пожрал огонь небесный! Гасите его, спасайте свои жилища!
За его спиной трещало разбушевавшееся пламя.
Со звериным воем толпа в ужасе шарахнулась назад. Поднялась невообразимая сумятица.
Молниеносно распространилась легенда, будто святой Франциск во плоти истребил еретиков из протестантского пастората и в благолепном облике явился верующим.
Таким-то образом капуцину удалось незаметно сесть на ослика, который дожидался в стойле по соседству. Оставив позади красное зарево и кровожадные крики, Панкрацио надвинул капюшон на лицо и окольными путями затрусил к своей обители на озере Комо.
Глава седьмая
На пятый день после этих чрезвычайных событий Генрих Вазер подплывал под вечер к своему родному городу на шедшем из Рапперсвиля почтовом и пассажирском судне. На алеющем закатном небе все явственнее, все крупнее становились башни обоих соборов, и при виде этого милого сердцу зрелища молодой протоколист всей душой возблагодарил милостивое провидение за счастливый конец каникулярной прогулки, обилием опасностей превзошедшей все его ожидания.