Послание, которое Вазер с тяжелым сердцем перечитывал много раз, не чувствуя, как на него капают слезы, было отправлено из Кура 27 февраля 1621 года. Тон, каким было изложено роковое событие, говорил о гневном волнении писавшего.
В ночь с двадцать четвертого на двадцать пятое из Грюша, что в Претигау, — из штаб-квартиры заговорщиков, — выехали верхами вожаки народной партии, числом двадцать человек, вооруженные до зубов, во главе с сумасбродом Блазиусом Александером и дьяволом во плоти — Иеначем.
Всю ночь, темную и жаркую от горячего фена, они бешеным галопом мчались через спящий край, а на рассвете, словно привидения, вынырнули перед стенами Ридберга, топором разнесли ворота в щепы и, не встретив сколько-нибудь значительного сопротивления со стороны перепуганной сонной челяди, ворвались в опочивальню синьора Помпео, но она оказалась пуста. Они уже совсем собрались с проклятиями и богохульствами повернуть назад, как вдруг Иенач обратил внимание остальных на старую слепую собачонку, которая вертелась в прихожей и с визгом тыкалась носом в дымоход камина. Оттуда тотчас же злодейской рукой вытащили за подол ночной рубахи синьора Помпео и прикончили его зверскими ударами топора. Непостижимым образом убийцы беспрепятственно воротились в Грюш, нагло торжествуя победу, хотя окрест все колокола били набат, поднимая народ; среди бела дня шагом проехали злодеи по улицам Кура. Сам он, Шпрехер, услышав топот копыт, подошел к окну и увидел их, а кровопийца Иенач, тот даже с глумливой усмешкой поклонился ему. Около полудня он же, Шпрехер, как представитель закона, с внушительным конвоем отправился в Ридберг, где синьор Помпео все еще лежал в луже крови, безжалостно изрубленный, но горделивый и высокомерный даже в смертном сне. Кастелян Лука не пожелал отдать судебным властям орудие убийства и спрятал его в какой-то недоступный тайник, чтобы держать наготове, сказал он, пока не пробьет час божьего суда, под которым старик, как видно, понимает кровавую месть сородичей Планта. А над местом убиения своего господина он начертал на стене большой крест.
Шпрехер кончал письмо мрачным изречением, заимствованным из Тацита: «Во времена, когда у добра отнята власть, только карая зло, знаменует свою волю провидение». И от себя добавил безутешный возглас: «Горе тебе, Реция, горе тебе!»
Ближайшее будущее показало, что этот возглас не лишен основания. После мимолетных просветов, казалось бы, благоприятных для Граубюндена, грозный рок обрушился на него. Не прошло и года с убийства синьора Помпео, как испанские и австрийские полчища наводнили Ретийский край. Народ поднялся на неравную борьбу, даже женщины и девушки взяли в руки самодельное смертоносное оружие.
Однажды, когда окруженные врагом жители Саса молили в церквах о заступничестве божием, белый ягненок забрел с луга в открытую дверь ризницы и предстал перед вооруженными селянами возле купели. Исстрадавшийся народ увидел в этом знак, что дело его праведно и свято перед господом.
Возглавил восстание Георг Иенач. Он весь был обагрен кровью, о его нечеловеческой отваге слагались легенды.
Под Клостерсом — гласит предание — он истребил в открытом поле несколько сот австрияков, — один с тремя соратниками.
Но доблесть граубюнденцев была сломлена превосходством неприятельских сил. Вазер одного за другим встречал в Цюрихе их бежавших главарей. Приехали Салис, Руинелль, Виолан — Юрг Иенач не приехал. Верно, трудно ему было покинуть твердыню своих гор.
Страх перед всемогущей Австрией умерял на сей раз радушие города Цюриха, обычно не отказывавшего в пристанище ни одному изгнаннику. За кубком вина в цеховых погребках цюрихская молодежь поначалу приветствовала граубюнденских Теллей, как окрестили убийц Помпео Планта; теперь же лишь немногие решались водиться с ними. Их просили сидеть по домам, чтобы в Вене не проведали об их пребывании здесь. Умы были удручены тяжелыми предчувствиями, предстоящие тридцать лет войны отбрасывали перед собой темную тень.
Однажды зимним вечером Вазер в непривычно подавленном состоянии духа ушел от своей невесты, которую ему вскоре предстояло назвать женой и в почтенном семействе которой он имел обыкновение ужинать. Все государственные заботы он оставлял за дверью и благонравно наслаждался здесь радостями жизни; но нынче кусок не шел ему в горло. Будущий его шурин, молодой священник, принес из собрания синода ужасную весть. Его преподобием антистесом было прочитано послание с известием о подвижнической кончине мученика Блазиуса Александера. Один из его сотоварищей по темнице подробно описывал, как он пытался бежать, но его захватили и доставили в Инсбрук; как, будучи заточен в тюрьму, он упорно отказывался отринуть протестантскую веру и был за то приговорен к отсечению правой руки и головы. После того как ему отрубили правую руку, он сам положил на плаху и левую, словно был ненасытен в своем мученичестве.