В почтенном заведении под вывеской «Черный орел» в этот вечер дым стоял коромыслом. По местному обычаю, напитки — темное и терпкое вальтеллинское, не сразу разжигавшее кровь, и коварный светлый сок четырех знаменитых своими лозами прирейнских сел — здесь разливали в двух различных помещениях, слева и справа от выложенных плитами сеней. Одно из них, кабак как таковой, заставленный скамьями и столами некрашеного елового дерева, было битком набито ярмарочным людом, гуртовщиками, альпийскими пастухами, охотниками, и шум стоял такой, что собственного голоса не услышишь. Молодая трактирщица, спокойная темноволосая уроженка Претигау, не успевала наполнять пузатые глиняные кружки и, чем больше ее теребили со всех сторон, тем своенравнее закидывала она голову, тем сумрачнее хмурила брови. В чистой зале господа военные гомонили не меньше простого люда, а кубки осушали еще усерднее.
Из залы в залу, с невозмутимым благодушием глядя на весь кавардак, ходил хозяин амтман Мюллер, человек твердый и хладнокровный.
В настоящую минуту его квадратная фигура заполнила весь проем двери, ведущей в кабак. Здесь как раз говорили о политике и, конечно, по обыкновению простолюдинов, с точки зрения личных обид.
— Стыд и срам перед богом и людьми, — перекрикивал гул голосов гуртовщик из Энгадина, — на что это похоже? Нам, граубюнденцам, собственную границу заказано переходить без французского пропуска! Намедни я собрался перегнать стадо коров в Верденберг. Не тут-то было — меня не пустили, да еще облаяли. Я, видите ли, не выправил себе какую-то бумажонку у французских чиновников в Куре. Хорошо еще, что скотину без убыли увел. А то они облюбовали себе бычков и задумали их забрать в свой окаянный заслон под Майенфельдом. Говорили, откупить их хотят у меня. Им-де нужно снабжать провиантом крепость… Откупить! Выгодная сделка, нечего сказать! Ихний мясник, эдакий заморыш, сроду не видал такой отборной скотинки и цену назначил грошовую!
— Что говорить! Эти сопляки смеют заикаться, что хлеб у них дома лучше моего. А мои караваи не зря славятся, — подхватил местный тузисский пекарь. — Когда они прошлый год стояли здесь, один солдат швырнул мой ржаной хлеб на землю, — он, изволите видеть, привык к деликатному, пшеничному… Мало того. Мне пришлось наводить порядок у себя в дому — этот поганец вздумал облапить нашу служанку, знаете, чернявая такая, из Оберхальбштейна. Я еле отбил ее, — вот она пришлась ему по вкусу, хоть, ей-богу, мой ржаной хлеб и вполовину не так черен, а уж куда лакомей на вид.
Загадочная усмешка пробежала при этих словах по угрюмому лицу охотника на серн, — он сидел за столом напротив пекаря, привалясь к стене и скрестив руки, и тут даже бровью не повел, только блеснул из-под усов ослепительно-белыми зубами.
Пекарь заметил эту немую ухмылку и укоризненно произнес:
— Однако же я не порешил этого бесстыдника, как ты, Иодер, горемычного капрала Анрио, упокой господь его душу. Зря было кровь проливать, хотя бы он и заглядывался на твою Бриду — она женщина видная, а зато нравом строгая и скромная.
— Понятия не имею, кто про меня распускает такие небылицы, — преспокойно возразил охотник. — Что до того случая, так я сам, не мешкая и не таясь, все рассказал судейским. Вот как было дело: француз все возился с моим ружьем и приставал, чтобы я взял его с собой на охоту, он, мол, лучше моего смыслит в этом. Я и взял его с собой и облазил с ним весь Беверин до самой вершины. Когда мы дошли до ледников, оказалось, что трещины раздались от ливней. Я перепрыгнул через одну, через другую, оглянулся, а француза и не видно. Верно, не рассчитал прыжка. Так оно и было, так я и на суде объяснил. Будьте хоть вы свидетелем, амтман Мюллер.
— Не беспокойся, черный Иодер. Могу это засвидетельствовать как должностное лицо, — благодушно подтвердил невозмутимый хозяин, меж тем как лица некоторых гостей выразили недоверие или недвусмысленное злорадство.
— Ну, это дело прошлое, нечего о нем и поминать, — равнодушно заметил гуртовщик. — И французы не будут его ворошить — милостью господней, а также иждивением доброго герцога мы вскорости избавимся от чужеземной своры. Так прописано в Тузисских условиях, а они войдут в силу, как только их подпишет король. Слух идет, что эту королевскую подпись нам нынче и привез герцог…
— Привез ли! — сверкнув глазами, медленно вымолвил величавый седобородый крестьянин из Лугнеца. До этих пор он молчал и слушал, положив руки на толстую крючковатую палку и опершись подбородком на руки.
— Не сомневайтесь! — ответил амтман Мюллер. — Юрг Иенач растолковал нам, представителям от Хейнценберга и Домлечга, это щекотливое дело и заверил нас, что оно будет улажено без сучка и без задоринки. И кому это знать, как не ему! Не забудь, Казут, он правая рука герцога.