— Passer sur le ventre![7] — насмешливо перевел Иенач. — На самом деле это совсем не такая уж страшная угроза. А ты, видно, перенял у наших французских сотоварищей одни только ругательства.
— Morbleu, — вспылил Гулер. — Я тебе и не то могу сказать. Этот злобный уродец позволил себе гнусную шутку, которую понял я один. Герцог велел ему, с издевкой заявил он, погнать нас обратно на границу и тем оправдать свое имя. Я извлек словарь — единственное наследство моего брата, — он умер в Париже, можно сказать, как блудный сын. И как вы думаете, господа, что означает слово «ланье»? Погонщик ослов. Знай я это, пока он не убрался, я его, слизняка, скорпиона эдакого, двумя пальцами бы раздавил.
Во время этой тирады Иенач, насупясь, что-то сосредоточенно обдумывал и теперь обратился к собравшимся с такими словами:
— Меня-то вы считаете платежеспособным?.. Вы знаете, я всегда был хорошим хозяином, на военную добычу я построил себе в Давосе отличный дом и прикупил к нему окрестные пастбища. Кроме того, у банкира на площади Святого Марка в Венеции хранятся мои деньги, а он человек со сметкой и знает, как их пустить в оборот. Конечно, этого мало, чтобы полностью вас удовлетворить, однако я пользуюсь кредитом, а потому рассчитываю добыть и остальные. Хотите, я выдам вам письменное обязательство на всю сумму, которую вам задолжал герцог? Только не тревожьте вы его сегодня, он болен и утомлен. Я улучу удобную минуту и замолвлю перед ним слово за вас, да и за себя тоже, — это теперь наше общее дело, я ведь останусь нищим, если оно не выгорит…
Тут все заговорили разом, наперебой раздавались возгласы сомнения, восторга и недоверия. Верх взяло радостное возбуждение.
Вдруг дверь распахнулась, и на пороге показалась складная фигурка и остренькая физиономия герцогского адъютанта Вертмюллера. Быстрым взглядом охватил он всю эту беспорядочную сцену и явно не одобрил ее. Он сухо доложил, что сиятельный герцог подъезжает к Тузису и просит воздержаться от торжественной встречи. Превыше всего он нуждается в отдыхе.
— Только этот господин будет допущен к нему через час, — заключил немногоречивый лейтенант, поклонившись полковнику Иеначу так сдержанно и небрежно, как только допускала военная иерархия.
Глава четвертая
Солнце клонилось к закату, когда полковник Иенач вошел в дом, отведенный герцогу для его кратковременного пребывания: взбегая по каменной лестнице, полковник заметил в прихожей на первом этаже цюрихского лейтенанта; точно сторожевой пес, охранял Вертмюллер покой своего начальника от непрошеных посетителей.
Только что с прощальным поклоном неслышно прошмыгнула через сени стройная и тонкая фигура личного герцогского секретаря Приоло, которого адъютант — особенно сердитый сегодня — проводил колючим взглядом, проворчав ему вдогонку что-то не слишком доброжелательное.
— Этого еще каким ветром занесло сюда? — шепотом осведомился полковник. — Насколько мне известно, герцог перевалил через горы без него.
— Неделю тому назад он был послан в Кур за последними парижскими депешами, которые срочно потребовались его светлости, — пояснил Вертмюллер.
— И сейчас они в руках у герцога? — тихо и торопливо спросил Иенач, и сердце у него так и заколотилось в груди. — Вы уже знаете, что решено? Король поставил свою подпись?
— Я знаю лишь свои обязанности, — неучтиво отрезал лейтенант, — а сейчас я обязан не мешкая ввести полковника Иенача.
Вертмюллер первым вошел в уютную, освещенную закатными лучами комнату, — ее окна смотрели на солнечные холмы и тронутые осенним пурпуром леса прекрасного Хейнценберга.
Полковник остановился в амбразуре окна, а Вертмюллер на цыпочках направился в смежную комнату, где еще почивал герцог.
— Благоволите немного подождать, — прогнусавил лейтенант, возвращаясь, и снова отправился на свой сторожевой пост в сенях.
Когда Иенач остался один, его взгляд приковала раскрытая кожаная сумка и рядом с ней два распечатанных письма. От того, стоит ли в них желанный росчерк, зависела участь его родины.
Наконец дверь из спальни медленно растворилась, и Генрих Роган — бледный, исхудавший — показался на пороге. С неподдельной радостью направился он навстречу граубюнденцу, а тот поспешил услужливо подвинуть глубокое кресло к самому окну, чтобы взор усталого путника отдохнул на покоящемся в закатном золоте милом его сердцу Хейнценберге. Герцог, не скрывая утомления, опустился в кресло, обратил свой ясный взгляд на Иенача и слабым голосом спросил: