Что до ученого мужа, то хулить его он не намерен, однако же сомневается в его храбрости, особенно перед лицом некоего тайного судилища, о котором усердно поговаривают. Он не вправе сказать, из каких источников, однако у него есть сведения, что в стране учрежден тайный союз, устав которого именуется цепью, верно, для того, чтобы показать, как прочно пригнаны его звенья, как крепко связаны его сочлены круговой порукой. За измену положена смерть. Он вовсе не утверждает, что доктор Шпрехер является звеном этой цепи, не той он закалки человек, но весьма вероятно, что пресловутой шайки он боится без памяти.
К тайному заговору, разоблачение которого карается смертью, герцог отнесся как к измышлению праздного ума.
— Вас этим всем потчуют, чтобы пуще разжечь вашу недоверчивость! — подтрунивал он над Вертмюллером. — И поделом вам за злой язык!
Подозрительнее всего была лейтенанту та льстивая беззастенчивость, с какой Иенач старался обмануть герцога насчёт его положения при французском дворе. Казалось бы, Генриху Рогану лучше было самому судить об этом. «Что же руководило граубюнденцем? — недоумевал Вертмюллер. — Не иначе как дьявольский умысел со всех сторон опутать доброго герцога сетями лжи и бесовского дурмана и, успокоив его тревоги, тем вернее привести его к погибели».
И ненависть лейтенанта к полковнику превысила в конце концов все пределы.
Из Парижа, ничего не добившись, явился Приоло, — Вертмюллер немедленно заподозрил, что он посвящен в тактику проволочек и работает на руку кардиналу. Герцог тут же отослал его назад с настойчивыми уверениями, что медлить далее нельзя, — ежели не будет подписан этот вполне благоприятный для Франции договор, граубюнденцы склонятся на обещания Испании.
Не успел Приоло уехать, как отважный де Лекк, которого Роган оставил во главе своего войска в Валь-теллине, доложил о тревожных признаках ослушания среди его граубюнденских полков, что свидетельствует о недовольстве в самом народе. Он бы не придал значения этим единичным случаям, если бы испанцы не сосредоточили у границ довольно крупных сил, а герцог не был бы оторван от своей армии и не находился бы в самом сердце страны, где, как он опасается, день ото дня растет возмущение против Франции. Под конец он заклинал герцога во что бы то ни стало соединиться со своим верным вальтеллинским войском. Избавившись от тяжкой ответственности и, вручив командование в руки доблестнейшего полководца, он, Лекк, будет счастлив бок о бок с ним воевать противу целого света.
Вертмюллер восторженно отнесся к этой спасительной просьбе и был вне себя от ярости, когда после ближайшего же визита полковника услышал с его слов, что пребывание герцога в Куре вполне безопасно, а при том, как его чтут в стране, оно весьма полезно для интересов Франции и даже необходимо для умиротворения умов.
Но благородному герцогу пришлось все-таки усомниться. Вертмюллер напал на такую улику, которая способна была поколебать самое слепое доверие.
В кабачке под вывеской «Пыльный приют» он свел знакомство с итальянским знахарем и случайно узнал, что тот подумывает возвратиться в страну лавров и, мирт. Плюгавый проходимец, ввиду здешних холодов согревавший себе нутро коварным местным вином, в пьяном угаре похвалялся важнейшими дипломатическими связями и полномочиями; у Вертмюллера, который его с интересом слушал и усиленно потчевал, внезапно блеснуло воспоминание. Покидая как-то поздним вечером епископскую резиденцию, он при свете луны увидел в дальнем углу двора приметную плюгавую фигурку в оживленной беседе с каким-то плечистым великаном; это длилось одно мгновение — услышав звон его шпор, оба скрылись в боковых воротах, однако его быстрый взгляд успел рассмотреть выразительную наружность ярмарочного лекаря, а в человеке, закутанном в плащ, узнать полковника Иенача. Этого было достаточно, чтобы подстрекнуть предприимчивого и соскучившегося от зимнего застоя лейтенанта к веселой проделке. Подкараулив отъезд итальянца, он отпросился на несколько дней и поскакал вслед за шарлатаном на своем резвом гнедом, догнал его под вечер первого дня и, как разбойник с большой дороги, напал на него в глухом месте горной тропы. Перепуганному знахарю пришлось выложить все содержимое из ящика со снадобьями, а затем Вертмюллер обыскал его самого. Каково же было торжество лейтенанта, когда, дружелюбно похлопывая целителя по спине, он услышал шелест бумаги, зашитой между сукном и подкладкой. Пластырными ножницами из аптечки злополучного лекаря он вспорол его красный кафтан и целехоньким извлек оттуда собственноручное послание своего недруга, в котором Иенач давал некоему капуцину поручения к миланскому наместнику Сербеллони. Смысл письма, правда, был неясен, но самый факт говорил за себя. Успокоив дрожавшего зубодера и подкрепив его из своей фляжки, Вертмюллер радостно поскакал назад, в Кур. Наконец-то предатель Иенач у него в руках!