— Будь в Граубюндене каждая гора монументом… а каждый монумент горой…
— Благодарствуйте, любезный бургомистр! — приветливо прервал его герцог и, поворачиваясь к граубюнденским офицерам, заявил тоном спокойного приказания. — Прошу вас, господа, не сопровождать меня. Правила приличия будут соблюдены сполна, если один из вас согласится присутствовать при нашем переходе через границу. Я желал бы, чтобы это был граф Траверс.
Скромный темноволосый молодой человек с тонкими чертами лица, отвесив благодарный поклон, тотчас же поставил своего коня по левую руку герцога.
— Храни господь вас и ваш славный город, уважаемые господа! — воскликнул герцог и, дотронувшись рукой до шляпы, галопом выехал из ворот на благоухающий весною простор.
Барон Лекк почему-то отстал от всех. Вдруг он круто повернул коня, подскакал к Георгу Иеначу и, выхватив пистолет, крикнул ему в лицо:
— Так Лекк прощается с изменником!
Щелкнул курок, порох вспыхнул на полке, но пистолет дал осечку.
Глава одиннадцатая
Весенние события всколыхнули и взволновали город Кур и всю страну, но Лукрецию Планта они как будто и не затронули. Она жила одна в родовом замке Ридберг, который находился поодаль от проезжей дороги, упирался в залитый солнцем косогор и отовсюду окружен был цветущими лугами, взлелеянными нивами и плодовыми садами, являя картину сельского покоя.
Зато казисские монашенки всей душой разделяли страхи, надежды и радости страны. В ответ на призыв Юрга Иенача они послали на бой с нечестивцами-французами всех монастырских слуг вплоть до последнего подпаска. Они опустошили свой скромный погреб, щедрой рукой поднося вино тем ополченцам, что направлялись к прирейнским укреплениям, и тем, что шли восвояси. Алебарды и бердыши стояли прислоненные к мирным крестам монастырского кладбища. Стар и млад теснились под стенами обители, и благочестивые сестры без устали бегали туда и назад, до дна опорожняя бочонки с суслом и с вином.
Однако жители Домлечга, с ликованием глядя, как уходят французы, даже и не подозревали, какое участие синьорина Лукреция принимала в тайных переговорах, подготовивших события в Куре. Ничего не знали и казисские монашенки, хотя, по настоянию своего духовника, все усерднее поддерживали дружеские отношения с синьориной. И не то чтобы Панкрацио обольстил их надеждой навсегда переманить последнюю Планта из Ридберга в стены монастыря. Нет, они дружили с Лукрецией по душевному к ней расположению и по природному добросердечию, полагаясь на мудрость капуцина и не докучая синьорине вопросами или просьбами касательно ее будущего и связанных с ним корыстных упований. Им жаль было бы оставлять синьорину в Неведении насчет тех удивительных дел, которые творились в стране и становились им известны самыми различными путями.
Правда, сестре Перепетуе трудно было бы перебороть свое любопытство и не выспросить хотя бы у Луки, зачем это синьорина на такой долгий срок отлучалась по ту сторону гор, если бы она еще зимой не узнала из самого верного источника, из письма отца Панкрацио, что связанные с наследством тягостные семейные дрязги, о которых лучше и не заговаривать с Лукрецией, требуют ее пребывания в Милане.
Лукреции нелегко далась ее прошлогодняя поездка в Милан, однако она упорно и стойко преследовала указанную Иеначем цель и твердостью воли достигла своего. Но самым тяжким испытанием оказался для нее не двукратный переход через перевалы, небезопасный в зимнюю пору, — крепкая по натуре, она без боязни и утомления одолела эти страсти при поддержке Луки и еще одного привычного сына гор. Другое дело, когда расторопный Панкрацио, встретив ее в Милане, привел к Сербеллони и когда, очутившись лицом к лицу с этим умным и неумолимым политиком, она поняла, что вторглась в совершенно чуждую ей область и запуталась в сложных и дотоле непонятных ей вопросах.
Ее положение как представительницы командующего граубюнденскими полками было более чем странным и в глазах непосвященных, понятно, казалось двусмысленным. Сербеллони, зная ее и то, что она смертной ненавистью ненавидит убийцу своего отца, не впал в эту ошибку, он счел вполне естественным, что она всеми силами стремится к осуществлению политических целей своего отца и дяди; зато он ошибся в другом.
Он полагал, что она с самого начала осведомлена обо всех интригах изгнанных из Граубюндена сторонников Испании, и заговорил с ней как с посвященной во все переплетения обоюдных интересов. Она ни о чем ведать не ведала, а он незаслуженно заподозрил ее в политическом сговоре с кузеном Рудольфом Планта, чье тлетворное дыхание порочило и марало все вокруг; вовсе не желая ее оскорблять, он приводил ее в смятение денежными посулами и намеками на почести, которые ждут усердных пособников задуманной интриги, он рисовал радужные перспективы, открывающиеся перед ними в случае удачи, и ему даже в голову не приходило, какое презрение к политике и к ее грязным махинациям он внушает Лукреции.