Герцог был шокирован таким размашистым телодвижением, попирающим все правила приличия. Это напомнило ему, с кем он имеет дело. Напомнило, что сам он поощрял посягательство полковника Иенача на свободу доброго герцога, а сейчас ему стало вчуже обидно, что такой выскочка и грубиян осмелился оказать насилие над человеком княжеской крови, равным ему по сану.
Он чопорно выпрямился и усмехнулся свысока.
— Ваша милость думает действовать на меня принуждением? Но я не герцог Роган! И находимся мы не в Куре, а в Милане!
Это было сказано опрометчиво.
Неожиданное напоминание о некогда столь дорогом для него и преданном им человеке задело граубюнденца, как личное оскорбление, и самое его преступное, хоть и бескровное деяние встало перед ним, как лик Медузы. Он побледнел и потерял над собой власть.
— Перевала мы не отдадим! — крикнул он в лицо герцогу. — Довольно тянуть, подписывайте договор!
— Что это, синьор? С кем я имею дело? — холодно промолвил герцог. — Ваша милость весьма невыгодно отличается от своих земляков. Я неоднократно вел переговоры с граубюнденцами протестантской веры и неизменно встречал в них разумных, скромных и благовоспитанных собеседников, не обольщавшихся насчет положения своей маленькой страны. А так, как только что выражались вы, может говорить лишь покоритель мира, подобный Александру, или же сумасшедший.
Георг Иенач вскочил с кресла. С горящими глазами, бледный как смерть, стоял он перед герцогом.
— С кем ваша светлость имеет дело?.. Только не с благовоспитанным и разумным человеком, это уже наверняка. Тот, с кем вы имеете дело, хочет любой ценой полностью и до конца освободить свою родину. Таков мой удел, и я от него не отступлюсь. Выслушайте меня, герцог: когда я покидал Граубюнден, направляясь сюда, народ толпами стекался в селение Шплюген и со слезами заклинал меня привезти ему мир. И как сказано: я восстраждал за народ. Ковыляя, приблизился ко мне седовласый и седобородый старик проповедник, — он был похож на моего отца, герцог, — и проникновенными словами предостерег меня против испанского коварства. Я же поднялся в стременах, воздел, как для присяги, три пальца и предо всем народом поклялся громовым голосом: господом богом клянусь, я спасу Граубюнден! Хотя бы мне пришлось стравить Испанию с Францией, как двух псов, чтобы они в клочья растерзали друг друга… Так я и сделаю, ваша светлость, — опомнившись, добавил он, — если вы сегодня же, сейчас же не подпишете моего договора!.. — Георг Иенач снова воздел три пальца, и его злой демон подсказал ему такие слова: — Как я своей рукой убил Помпео Планта и своими устами лгал доброму герцогу, так я сдержу свою клятву!
Сербеллони пристально вглядывался в безумствующего противника. После этого дикого, необузданного выпада граубюнденец так низко пал в его глазах, что, казалось бы, перестал быть опасен, однако же за все время переговоров не было дня, чтобы Георг Иенач не умудрился показать пример проницательного ума и дипломатической тонкости, пусть доморощенной, но ничуть не уступающей его собственной. Потому-то такой бурный взрыв скорее даже встревожил наместника, и, опасаясь за собственное свое положение, он стал придумывать, как бы без особого ущерба избавиться от этого опасного партнера, ведущего игру против всяких правил.
Тем временем Иенач вполне овладел собой, и перед герцогом снова уже сидел полководец и государственный муж, говоривший меткие и обдуманные слова.
Полковник небезуспешно старался внушить Сербеллони, что новый союз с Францией, хоть и обманутой однажды, — вполне сбыточное дело и, несмотря на кажущуюся неправдоподобность, отвечает логике событий.
— Его высокопреосвященство, французский кардинал, — человек высокого ума, — говорил Иенач, — во имя своих политических целей он пренебрежет личной неприязнью ко мне и с готовностью поддержит меня, если я вновь подчиню Граубюнден французскому влиянию. А за мной дело не станет. Вальтеллинские крепости всецело в моих руках. За короткий срок наше многочисленное и еще не разоруженное войско может быть переброшено туда, и покладистые вальтеллинцы как миленькие присягнут новым граубюнденским покровителям, а что до возражений, так мне до них вот какая печаль! — И он дунул себе на ладонь. — Именно сейчас, когда капризная Беллона на германском театре войны не очень-то благосклонна к Австрии и к Испании, столь крутой поворот граубюнденской политики чувствительно повредит интересам его католического величества. Смотрите, как бы, упустив драгоценное время для подписания моего договора, вы, ваша светлость, не испортили себе отношений с мадридским двором!.. Не смею сравнивать, однако же вам известно, как по незнанию наших граубюнденских нравов и обычаев герцог Роган безвозвратно утратил престиж политического деятеля. Избави вас от этого бог! За меня вам бояться не следует. Я бы без труда обелил себя в глазах его католического величества, вкратце изложив ход событий.