Лукреция спокойно и гордо подтвердила цель своей поездки в Милан.
Тогда наглец совсем распоясался и обвинил ее в интимной близости с Иеначем.
— Пора кончать с ним, — орал он. — В обманутых и обиженных, которые жаждут его плебейской крови, сейчас недостатка нет. Испания, как и Франция, кишмя кишит его врагами! А ты, ты, Лукреция, постыдно забыла священный долг мщения! Ты потеряла право быть дочерью своего отца! Надо убрать негодяя, и чем скорее — тем лучше! Нельзя допустить, чтобы убийца Помпео Планта похвалялся благосклонностью его дочери! На мне лежит обязанность восстановить честь нашего рода. Как только изменник испустит дух, я женюсь на тебе. Не позволю я, чтобы достояние Планта было пущено на ветер недостойной рукой.
Лукреция не отвечала ни слова. Но у Луки сердце зашлось от злобы при виде того, как оскорбляют его госпожу; стиснув кулаки, он подошел к ней.
Гордо выпрямившись и сжав побелевшие губы, стояла Лукреция перед своим обидчиком.
— Ты сам знаешь, что каждое твое слово — ложь! — стоном вырвалось у нее из стесненной груди. И, повернувшись, она вышла вон.
Прежде чем запереться в своей башенной комнате, она послала мальчика на побегушках в Казис за отцом Панкрацио. Но патера вызвали в Альмен, откуда вряд ли его отпустят в такую ненастную ночь. Сестра Перепетуя велела сказать, что он придет завтра.
И вот Лукреция осталась одна. Она подошла к окну и выглянула в темноту ночи. Буря стихла, но на небе не было ни единой звезды. Луну заволокли густые низкие облака, и только по их неровной кромке чуть мерцал ее слабый свет. А кругом сгрудились громады туч и горных хребтов. Полночь миновала, а Лукреция все сидела у окна своей башни и без мыслей, в тупой тоске слушала, как внизу глухо бурлит Рейн. Вся ее жизнь обернулась беспредельным, беспросветным горем. Но скорбь об отце, грустную юность, нынешнее одиночество и страх перед будущим, как смутную глухую печаль, оттеснил все громче и громче звучавший, острой болью впившийся ей в сердце упрек: она недостойна своего отца. Она не пожелала за него отомстить.
Но, может быть, еще не поздно сбросить с души это бремя? Не поздно отнять у трусливого негодяя право укорять ее, заодно с ее собственным сердцем, в беспечном забвении дочернего долга? Нет! Слишком она слаба — и не хочет быть достаточно для этого сильной…
Ей одной принадлежит право мести, а она не осуществляет его, но при мысли, что кто-то другой может вырвать у нее это право, она содрогалась от гнева… Правда, ей не верилось, что Рудольф способен исполнить свою угрозу, даже после омерзительной злобной вспышки, показавшей всю подлость его низкой душонки. Как эта гадюка настигнет ее горделивого орла!
Ее ужаснул разброд собственных чувств, — не в силах сама питать былую жажду мести, она терзалась ревностью ко всякому, кто посмел бы ее заменить.
У нее не было иного выхода, кроме отречения от мира. Переступив порог монастыря, она обретет покой. Там она раздаст все свое достояние, принесет в жертву свою гордую и недозволенную любовь, отречется от мести, которую чересчур долго берегла, как святыню. За порогом монастыря она станет недоступна и кощунственным домогательствам Юрга, и гнусному корыстолюбию Рудольфа.
В замке все затихло. В деревнях не видно было ни огонька; только из-за Рейна, из монастырского храма, мерцал слабый свет — это монашенки уже пели утреню. Там ей была уготована мирная обитель, и незачем ей долее медлить у порога. Она подлила масла в тлевшую лампаду и стала приводить в порядок свои бумаги. На все свои имения она написала дарственную в пользу казисских монахинь и решила сидеть, запершись у себя вплоть до прихода отца Панкрацио.
Покончив с делами, она, не раздеваясь, прилегла отдохнуть.
К утру опять загудел, завыл фен, как, по рассказам старого слуги, он бушевал в ту ночь, когда был убит ее отец. Лукреция забылась тревожным сном, то и дело просыпаясь от рева бури.
Во сне ей привиделся смертный час ее отца. Отец лежал простертый и окровавленный, но едва только она с рыданием хотела броситься ему на грудь — тело исчезло, и она осталась одна с красным от крови топором, а вдали слышался топот коней — это спасались бегством его убийцы. Новый порыв ветра налетел на башню, так что стекла окон задребезжали в свинцовых переплетах. Лукреция проснулась.
Со двора доносилось цоканье копыт и скрип растворявшихся ворот. Она подбежала к окну и в дымке ненастного утра увидела двух лошадей, рысью удалявшихся. Одна была чалая кобыла ее кузена. Удивившись, Лукреция велела позвать Луку. Ей доложили, что он вместе с синьором Рудольфом отправился в Кур, а остальным приказано выезжать попозже, чтобы к полудню встретиться со своим господином в кабачке «Пыльный приют».