Потом произнес свою речь Андропов, Его слова партийным идеологам показались шагом назад даже в сравнении с выступлениями Брежнева, Заведующий группой консультантов отдела пропаганды Вадим Печенев был потрясен высказанной Андроповым мыслью о том, что идеологическая работа приобретает сейчас приоритетную роль по отношению ко всему остальному. Хотя уже Брежнев говорил, что пропаганда лишь тогда может рассчитывать на успех, когда опирается на твердую почву социально-экономической политики.
Понравилась только вписанная в последний момент (судя по всему, одним из руководителей международного отдела ЦК Вадимом Валентиновичем Загладиным) фраза: «Если говорить откровенно, мы еще до сих пор не изучили в должной мере общество, в котором живем и трудимся... Поэтому порой вынуждены действовать, так сказать, эмпирически, весьма нерациональным способом проб и ошибок».
Этот пленум, по словам Печенева, был временем разочарования в Андропове, «коего я, как и многие другие «аппаратчики», до этого идеализировал». Он очень плохо выглядел — «говорил, часто запинаясь, перебирая листки текста старчески дрожащими руками».
Единственное, что запомнилось участникам пленума, — внезапная реплика Андропова, который вдруг прервал докладчика. Черненко зачитывал очередной абзац из своего доклада насчет необходимости давать принципиальную партийную оценку «действиям тех лиц, которые поют с чужого голоса, распространяя всякого рода сплетни и слухи».
Вот тут Андропов вмешался и жестким голосом произнес при гробовом молчании зала:
— Мне известно, что в этом зале находятся люди, которые позволяют себе в беседах с иностранцами распространять ненужную и вредную для нас информацию. Я не буду сейчас называть фамилии. Товарищи сами знают, кого я имею в виду. И пусть они запомнят, что это — последнее им предупреждение.
Партийные старожилы, возможно, помнили, как двадцатью годами ранее нечто подобное произнес Никита Сергеевич Хрущев. В Екатерининском зале Кремля руководители партии и государства в марте 1963 года встречались с деятелями литературы и искусства.
Вдруг Хрущев встал и свирепо заявил:
— Всем холуям западных хозяев — выйти вон! Никита Сергеевич имел в виду, что кто-то из писателей
поделился впечатлениями о прошлой встрече с иностранными корреспондентами. И сурово пригрозил:
— Применим закон об охране государственных тайн! Но тогда перед Хрущевым в зале сидели сомнительные,
с точки зрения партийных чиновников и чекистов, люди — поэты, художники, актеры. Андропов же обращался к высшей номенклатуре, тем немногим чиновникам, кого приглашали на пленумы ЦК. Поэтому его слова прозвучали особенно зловеще,
СБИТЫЙ «БОИНГ»
Во внешней политике новый генеральный секретарь занял еще более жесткую позицию. Он постоянно говорил о возможности внезапного нападения со стороны Соединенных Штатов и НАТО и, похоже, сам в это верил.
В феврале 1980 года в Москву прилетели министр госбезопасности ГДР Эрих Милькс и его заместитель по разведке Маркус Вольф. Андропов лежал в больнице, но принял гостей. «Никогда еще я не видел Андропова столь серьезным и подавленным, — рассказывал Вольф. — Он обрисовал очень мрачный сценарий, по которому атомная война представляет реальную угрозу».
В конце мая 1981 года на Всесоюзном совещании руководящих работников органов и войск КГБ Андропов сказал, что главная задача нашей разведки — не просмотреть военных приготовлений противника, его подготовку к ядерному нападению. В КГБ разработали крайне дорогостоящую систему предупреждения о ракетно-ядерном нападении, которая включала контроль не только за активностью натовских штабов, но и закупками медикаментов и запасов крови для больниц и госпиталей. Такие же указания получили разведки социалистических стран. В ГДР началось строительство запасных командных пунктов на случай войны.
Это была самая крупномасштабная разведывательная операция послевоенного времени, продолжавшаяся с 1981 по 1984 год. Особую важность операция приобрела в 1983 году.
«МИД остался вне этой операции, — писал советский посол в Вашингтоне Анатолий Федорович Добрынин. — Никаких телеграмм или поручений на эту тему нашим послам не направлялось. Я сам узнал об этом лишь от резидента КГБ. Правда, мы с ним расценили все эти опасения довольно скептически, но должны были все же серьезно отнестись к ним, поскольку Москва могла располагать секретной информацией, о которой нам не было известно».