«Чего умеете хорошего, того не забывайте, а чего не умеете, тому учитесь. Как и отец мой, дома сидя, выучил пять языков, — приводил Мономах в пример собственного отца, киевского князя Всеволода Ярославича, — оттого и честь от иных земель. Леность ведь всему мать: что кто умеет, то забудет, а чего не умеет, тому не научится. Добро же творя, не ленитесь ни на что доброе, прежде всего к церкви: да не застанет вас солнце в постели».
Вся жизнь князя Владимира Всеволодовича была наполнена опасностями и невзгодами, смертельными схватками — с врагами, со зверем, с силами природы. Опасности поджидали его и в походе, и в битве, и на княжеских «ловах». Сколько раз он бывал на волосок от смерти — и ведь остался жив! «Два тура рогами меня бросали с конем, — вспоминал он. — Олень меня один бодал, и два лося: один ногами топтал, а другой рогами бодал. Вепрь на бедре у меня меч оторвал; медведь мне у колена потник укусил; лютый зверь на бедра ко мне вскочил и вместе с конем меня повалил — и Бог меня невредимым сохранил. И с коня падал много: голову разбивал себе дважды, и руки и ноги повреждал — в юности своей повреждал, не заботясь о жизни своей, не щадя головы своей». Теперь и его сыновьям предстояло пройти до конца назначенный им путь, исполнить свой долг. Отец всей душою желал помочь им и только ради этого рассказывал о собственном пережитом, не хвалясь, не хвастаясь, но научая, как надлежит вести себя, чтобы не уронить княжеского достоинства, чтобы исполнить предначертанное. Ведь каждый из князей — а тем паче его собственные сыновья — призваны жизнью своей отвечать за честь и достоинство всего княжеского рода. «Что надлежало делать отроку моему, — писал Мономах, обращаясь к ним, — то сам я делал — на войне и на охотах, ночью и днем, в зной и в стужу, не давая себе покоя. Не полагаясь ни на посадников, ни на биричей[2], сам делал, что было надо; весь распорядок в дому своем сам устанавливал. И у ловчих охотничий распорядок сам устанавливал, и у конюхов; и о соколах и о ястребах — тоже. И худого смерда, и убогую вдовицу не давал сильным обидеть; и за церковным порядком и за службой сам наблюдал. Да не осуждайте меня, дети мои или другой, кто прочтет: не хвалю ведь ни себя, ни дерзости своей, но хвалю Бога и прославляю милость Его, Коий меня, грешного и худого, столько лет от того часа смертного охранял и не ленивым меня сотворил, худого, но на всякие дела человеческие пригодным… Смерти ведь, дети, не боясь — ни на войне, ни от зверя, исполняйте дело мужественно, как вам Бог пошлет. Ибо если я от войны, и от зверя, и от воды, и от падения с коня не пострадал, то и из вас никто не может пострадать или убиться, пока не будет от Бога првелено. А если от Бога придет смерть, то ни отец, ни мать, ни братья не могут отнять вас от нее. И хотя добро есть оберегаться [самому], Божие обережение лучше человеческого».
Рассказ Мономаха — и в самом деле не похвальба и не выдумка. Современники подтверждают многое из того, о чем он поведал. Киевский митрополит Никифор в своем послании князю так отзывается о нем: всем ведомо, что князь сей «больше на голой земле спит, и высоты дома избегает, и светлые одежды отвергает, и по лесам ходя, нищенскую носит одежду и обувь… и лишь по необходимости, в город входя, ради властительских дел, в княжеские одежды облачается». «Ведомо нам, — восклицает святитель, обращаясь к самому князю, — что для других ты обеды светлые готовишь и для всех всё делаешь, чтобы всех привлечь, и достойных, и недостойных, ради княжеского величества, и сам служишь и работаешь руками своими, и доходит подаяние твое даже и до полатей — делаешь же это ради княжения и власти, И когда другие объедаются и упиваются, ты сидишь и смотришь, как другие едят и упиваются, и, обходясь малой пищей и малым количеством воды, делаешь вид, что и ты с ними ешь и пьешь…» И еще: «С тех пор, как ты родился и утвердился в тебе ум, с того возраста, когда можно творить добро, руки твои, по благодати Божией, ко всем простираются. И никогда ты не прятал сокровищ, не считал золота или серебра, но всё раздавал, черпая обеими руками, даже и до сих пор»{12}.
Безоговорочная поддержка, оказанная Мономахом Святополку как в событиях, предшествовавших Витичевскому съезду, так и после него, несомненно, объяснялась его желанием сохранить единство русских князей, столь необходимое для обеспечения обороноспособности Руси. И ему это удалось — после Витичевского съезда русские князья начинают действовать согласованно друг с другом. Это привело к перелому в противостоянии Руси со Степью.
Весной 1103 года состоялся первый большой поход русских князей против половцев, вдохновителем которого летопись называет Владимира Мономаха. У Долобска, под Киевом, Владимир встретился со Святополком. Князья вместе со своими дружинниками сели для совещания в общем шатре, и на этот раз именно Владимир настоял на походе. Дружина Святополка оправдывалась тем, что нельзя начинать поход весной, ибо это разорит смердов (землепашцев), у которых придется отбирать лошадей для войска. Но Владимир вновь нашел решающие аргументы. Его ставшие знаменитыми слова («Дивно ми, дружино, оже лошадии жалуете… А сего чему не промыслите, оже то начнеть орати (пахать. — А.К.) смерд, и, приехав, половчин ударить и (его. — А.К.) стрелою, а лошадь его поиметь, а в село его ехав, иметь жену его, и дети его, и все его именье. То лошади жаль, а самого не жал ли?») были обращены не к одним дружинникам киевского князя, но ко всей Руси. Впоследствии они будут повторены им еще раз — под 1111 годом — и вновь, обращенные к Святополку и его дружине, станут решающим аргументом в споре князей о времени выступления против половцев. Собственно, еще первый совместный поход Владимира и Святополка — в 1096 году — был совершен весной. Владимир извлек урок из одержанной тогда победы. Но на этот раз он готовил куда более масштабное военное предприятие с участием многих русских князей. А потому так вдохновило его согласие Святополка: «То ти, брате, велико добро створиши земле Русскеи!»