Сыч говорил все хвастливее и громче, а парень ему отвечал всё угрюмее и односложнее: Мирошке было противно слушать поганые речи хвастливого душегубца. Правда, Мирошку и самого тянуло к бродячей свободной доле. Он без печали думал о том, что сбежал от своей постылой судьбы - из боярской усадьбы на Цне, где не было ничего, кроме голода и побоев. Но он не хотел быть «убойцем» и «татем». Ему претило тешиться так, как только что тешились трое всадников на лугу. Он слушал Сыча, вглядывался в его бледное, черноусое лицо, а сам всё время прикидывал: уж если бродяга ушёл от кустов, где затаился Страшко с мужиками, то как бы теперь хоть вдвоём с Ермилкой сшибить хвастуна с коня и ускакать на коне к бежанам?
- И понял я, Чахлый, - продолжал вести разговоры Сыч, - что неразумно в такое время по-волчьи, тайно бродить в лесу. Разумней делать всё явно: наняться в ратники к сильному воеводе, взять копьё да хватать людей от имени князя! Теперь все князья во вражде друг с другом. Пока они делят своё, мы вольно берём своё: в любом уделе для нас добыча! У городовых людей и у смердов всего для себя найдём: и меха и пажити всякой! Вон, ягнёнка нынче везём заставе на ужин!
Мирошка вдруг громко охнул и опустился на землю.
- Ты чего? - с участием спросил Сыч, задержав коня.
- Заноза! - скривив лицо, прохрипел Мирошка. - Аж будто в сердце вошла!..
Он склонился к ноге и сделал вид, что старается ухватить занозу ногтями.
В лесу было сыро и тихо. Два других всадника успели уехать далеко вперёд, и сюда едва долетала их бесконечная песня про черта, пивной котёл и пьяницу Скудя.
Скоро и песня утихла, и поотставший Ермилка догнал Сыча, а парень всё охал и неумело тянул занозу.
- Да ты ковырни ножом! - посоветовал Сыч.
- Ножа-то нет, на мою беду. А ну-ка, подай копьё…
- Зачем занозе копьё? Ножом будет легче…
- Дай хоть копьё!
Сыч подал парню копьё и с открытым презрением процедил сквозь зубы:
- Дурак ты, я вижу, Чахлый. Как малый отрок, не знаешь, чем лучше занозу достать!
Мирошка молча поковырял остриём копья покрытую грязью подошву левой ноги. Копьё было ровное, новое, как раз по руке. Но парень решил, что этого мало. С притворным вздохом он положил копьё на траву.
- Ты дай мне, и вправду, нож. Копьём занозу-то не с руки…
- А я тебе что твержу?
Сыч вытащил из-за пояса нож и протянул Мирошке.
- А наши, я слышу, спешат к заставе, - сказал он, прислушавшись к тишине. - Оно хоть в дозоре и прибыльно, ну а всё-таки дома…
Закончить он не успел: Мирошка схватил копьё и нацелился им прямо в грудь Сыча.
- Слезай! - приказал Мирошка с холодной злобой. Ермилка бочком подскочил к коню и схватил его за уздечку.
- Чего ты? - вскричал разбойник сердито и удивлённо. - Да я вам за эти шутки…
Заметив, что он пытается дёрнуть повод, Мирошка предупредил:
- Захочешь уйти с конём, пробью тебе спину… Сыч разъярённо забормотал:
- Ты что же это задумал? Ну, дьявол! Ан, это тебе не простится! Ни Бог, ни бес тебя за то не похвалят! А я уж тебя найду…
- Авось не найдёшь. Слезай!
Рот Сыча растянула кривая усмешка.
- Чудишь ты чего-то, Чахлый, - сказал он миролюбиво, спрыгнув с коня. - А что - никак не пойму! Объясни хоть толком…
Но парня не обманул этот мирный, дружеский тон. Он строго распорядился:
- Теперь мы пойдём назад. Тебя там ждёт не дождётся тот «бес лохматый», дядька Страшко, у которого ты угнал вот сего коня…
Лицо Сыча стало пепельно-серым.
- Послушай, Чахлый, - сказал он глухо, - я дам тебе десять гривен златых… Слышишь? Они сохранно зарыты отсель недалече… А к ним, - добавил он, видя, что парень мрачно молчит, - два полных жбана хмельного мёду. Мехов бобровых, - ещё добавил Сыч, поняв по лицу Мирошки, что малый выкуп здесь не поможет. - Сирийские тельные бусы есть… Сосуд затейливый от египтян. Другой есть сосуд - от греков, златой. И ткани оттуда: купец их вёз, да на нас наехал, царство ему небесное!
И бродяга, не отрывая просящих глаз от Мирошки, набожно перекрестился.
Парень угрожающе двинулся на Сыча и выкрикнул:
- Нет!
На глазах Сыча навернулись слёзы, когда Мирошка сердито вскинул копьё и велел:
- Иди борзее! Да не болтай. Не то, клянусь покоем отца и матери, прикончу тебя немедля!
Но возле ореховых зарослей, где должен был ждать Страшко, никого почему-то не оказалось. Мирошка некоторое время озадаченно топтался вокруг кустов и покрикивал:
- Му-жи-ики-и-и! Эй, дядя Страшко, ты где-е? Никто не отзывался.
Похоже, что-то спугнуло бежан и они ушли, не дождавшись. Значит, надо спешить. Но неужели же так вот и бросить Сыча без всякой отместки? Он и Страшковой семье худого хотел, и тех вон старух, что лежат на лугу, копьём заколол. За это должно воздать лиходею его же мерой…
Подумав об этом, Мирошка строго велел:
- А ну-ка, пойдём к тем бабам, которых ты обобрал на лугу. Пускай они скажут тебе спасибо за всё, что ты там содеял!
Сыч в страхе взмолился:
- Пусти! Не губи…
Но парень толкнул его в бок копьём:
- Иди, как велю, борзее!
Бабы сидели на мокром лугу безмолвно. Они не плакали, не кричали: слёз давно уже не было в их иссохших глазницах. Покачиваясь, как в дремоте, они неотрывно глядели на трёх неподвижно лежавших в траве старух и на раненного Сычом старика, из груди которого ещё вытекали капельки светлой и жидкой крови.
Появление Мирошки с Сычом и идущим сзади Ермилкой вначале не возбудило ничьего внимания. Только одна из баб пустым, нездешним взглядом скользнула по новым лицам и опять отвернулась к телам убитых старух. Но когда Мирошка звенящим голосом крикнул: «Люди, вот Сыч - душегубец ваш! Поглядите…» - бежане зашевелились. Та из баб, которая только что равнодушно скользнула взглядом по лицам пришедших, теперь вдруг встала с земли и протянула к Сычу исхудавшую руку.
- Ох, это он! - сказала она негромко. - То он, душегубец страшный! Копьём нас толкал… То он!
Ноги бродяги подкосились. Ослабев от страха, он упал на колени, приник к земле грудью.
Мирошка на всякий случай приставил к его спине острие копья и ещё раз, чтобы вывести баб из горького онемения, крикнул:
- Берите его! Пускай он за всё ответит!..
Сыч с воем пополз было к лесу, выгибая спину, чтобы ослабить нажим копья. Но бабы уже кольцом обступили его, потянули к нему костлявые руки.
Боясь быть сбитым толпой разъярённых баб, Мирошка отнял копьё от спины Сыча, отскочил к коню. И только теперь он понял, что именно вдруг заставило Страшко и других бежан уйти от кустов, с опушки: ясно видные с луговины, по реке, спустив паруса, подплывали к берегу большие ладьи - учаны.
Их было четыре, и в каждой сидели ратники. Мирошка отчётливо видел поставленные вверх остриями копья до сулицы. На передней учане качался намокший стяг, но личный княжеский знак на нём не был виден, поэтому трудно было решить, чья на ладьях дружина. Да вряд ли Мирошка, даже увидев тот знак на стяге, смог бы сказать, какому из русских князей он принадлежит: князей было много и знаков много, - Мирошка в тех знаках не разбирался.
Лучше, чем он, разбирался в этом Страшко. Но и кузнец, увидев учаны из зарослей орешника, не смог разглядеть на обвисшем стяге княжеского герба. С тревогой в сердце он поспешил увести бежан поглубже в лесную чащу.
Пока ребята горшечника Михаилы, Елоха, Демьян и другие отсиживались в глухом овражке возле ручья, Страшко наблюдал за ладьями и луговиной. Он видел и баб, навалившихся на Сыча, и Мирошку с Ермилкой, и воинов, выскочивших из ладей на берег с топорами в руках. «Должно быть, направились за дровами, - подумал он беспокойно. - А вдруг да пойдут на луг и схватят парня с Ермилкой? Чего они там торчат? Скакали бы прочь скорее…»
Как будто догадавшись о мыслях Страшко, Мирошка вскочил на коня, втянул к себе Ермилку и зычно гикнул. Конь с маху помчался по лугу к лесу.