Из Сухарей на попутной машине я поехал в Чаусы — районный центр. Мне хотелось встретиться с военным комиссаром подполковником Александром Романовичем Полтораком. С ним мы переписываемся давно, с тех пор как из документов военного архива я узнал, что Юрий Двужильный погиб в Чаусском районе.
Помню, как на мой первый запрос о том, что военкомату известно о капитане Двужильном, я когда-то получил такой ответ:
«При проверке на месте и в результате опроса жителей деревни Хорошки, Чаусского района, подтверждающих данных о месте захоронения Двужильного Юрия Михайловича не установлено, так как жители этой деревни были угнаны немцами и вернулись назад через 2—3 дня после освобождения Хорошек».
И вот я везу в военкомат «подтверждающие данные» — извещение о гибели Юрия, в котором указано, где он похоронен, список всех солдат, сержантов и офицеров, погибших в Хорошках, и копию наградного листа о представлении капитана Двужильного к званию Героя Советского Союза посмертно…
Шофером сельповского грузовика оказался молодой, общительный парень. Он только что демобилизовался из армии, служил где-то в Германии, в Группе советских войск. Водил там бронетранспортер и, может быть, поэтому не испытывал особой нежности к своей полуторке, изрядно потрепанной на здешнем бездорожье. «Вот бы сюда мой вездеход», — говорил он всякий раз, подъезжая к размытым осенними дождями участкам пути. Но надо отдать ему должное — свое дело парень знал хорошо, да и дорогу уже успел изучить. Разбрызгивая грязь, машина без особых приключений выбиралась из колдобин. Правда, в одном месте, при спуске с горы, нас было здорово занесло, но парень не растерялся, все обошлось.
Наконец бездорожье окончилось, мы выбрались на шоссейку. Дела пошли веселее, да и разговор наш теперь ничто не прерывало. Николай, так звали шофера, вспоминал о своей службе в армии и тут же, правда осторожно, словно боясь показаться навязчивым, полюбопытствовал, какие дела привели меня к ним в район. Я рассказал о своем поиске, о братской могиле в Хорошках. Вижу, парень о чем-то задумался, какая-то тень пробежала по его лицу… Хотел спросить, в чем дело, но сдержался — если надо, сам скажет. Молча закурили.
— Мой отец ведь тоже погиб, — прервал молчание Николай, — где-то под Белой Церковью. Был шофером. — На лице Николая промелькнула улыбка, задумчивая и почему-то немного виноватая. — Возил к фронту снаряды. Убило прямо за баранкой. Осколком. Не помню его. Когда погиб, мне и двух лет не было. Все собирался съездить на могилу, да так и не удалось…
Помолчали. Советы и пожелания тут ни к чему.
А тем временем наша потрепанная полуторка выбежала из леса и стала бойко взбираться на пригорок, с которого наконец я увидел Чаусы. Через несколько минут мы уже катили по тихим улицам городка. Обычный районный центр, каких много в Белоруссии. Тенистые улицы, сады, одноэтажные домики с антеннами, и только в центре несколько двухэтажных зданий — райком, гостиница, универмаг.
Подъехали к военкомату. Николай молча подал мой вещмешок, сдержанно попрощались. Как-то привыкаешь в пути к человеку, жаль расставаться, но почему-то стараешься скрыть это…
Когда я повернулся, чтобы идти к военкомату, он тихо, словно для себя, сказал:
— Скоро из отпуска вернется мой сменщик, и я поеду к отцу. Обязательно!
Мне осталось только пожелать доброго пути этому хорошему парню. Каюсь, в эту минуту я даже позавидовал ему — вернется сменщик, Николай возьмет отпуск, купит билет до Белой Церкви и поедет на могилу своего отца. Я же пока не могу этого сделать…
Подполковник Александр Романович Полторак встретил меня радушно, как старого знакомого. Это был крепкий, средних лет офицер с хорошей выправкой и добродушным, улыбчивым лицом. Я показал документы военного архива. Договорились, что военкомат официально запросит Подольск выслать копию списка воинов, похороненных в Хорошках. На могиле весной будет установлен памятник, и на нем напишут фамилии и воинские звания всех погибших. Со временем так будет сделано и на других безыменных братских могилах.
А вечером я снова был в Хорошках. Перед возвращением в Москву захотелось еще раз побывать на братской могиле.
Солнце уже было над горизонтом, и его красный диск медленно опускался за крутые холмы правобережья Ресты, чуть левее Сухарей. Я стоял лицом к солнцу. Его темно-красный свет пронизывал деревья, делая их тоньше, трепетнее, тревожнее. Казалось, что там, на Западе, так и не догорело пожарище давнего боя, и в его багровом свете мне видится теперь все вокруг: и притихшие березы, и подернутый туманом луг, и деревня, сбегавшая с косогора двумя рядами как-то сразу потемневших изб.