И, глядя на все это, мне почему-то вспомнилась родная деревня, последний день перед освобождением. Фронт был уже совсем рядом, и мы, спасаясь от немцев, ушли в лес, начинавшийся сразу же за деревней.
Вечерело. Солнце вот так же клонилось к закату, заливая все вокруг багровым светом. Говорят, что такие закаты обычно предвещают хорошую погоду…
Заря уже почти догорела и вдруг почему-то начала заниматься снова и вскоре охватила полнеба. Это горела наша деревня, все триста сорок дворов… И если бы не дым, от которого в лесу скоро стало трудно дышать, можно было подумать, что это все та же вечерняя заря, только почему-то тревожная и трепетная. Она то разливалась по небу багровым дрожащим светом, то угасала, чтобы через минуту снова взметнуться ввысь кровавым сполохом.
Деревня горела всю ночь, и на рассвете, когда мы вышли из леса, от нее ничего не осталось. Даже знаменитых печных труб на пожарище, которые так часто показывают в фильмах о войне. У нас все было гораздо проще и не так картинно — на том месте, где еще вчера стояла наша хата, дымилась груда кирпича и догорали головешки. Их раздувал холодный осенний ветер. А печь развалилась — ведь у нас в Белоруссии основания для печей обычно рубят из дерева.
Очевидно, так было и в Хорошках в ночь на 25 июня 1944 года. Так же, как и у нас, тихую вечернюю зарю, предвещавшую хорошую погоду, сменило тревожное, трепетное зарево пожара. А утром, когда солнце снова взошло, деревни не было.
Кто-то тронул меня сзади. От неожиданности я вздрогнул. Смотрю — Василь Чамров, мой самый большой приятель в Хорошках. Ему двенадцать лет, учится в пятом классе. Живой, беспокойный мальчишка из племени забияк, непосед и мечтателей. Видать, пришел давно, замерз даже, но стоял молча. Не хотел мешать, а может, тоже залюбовался закатом…
— Мамка зовет вечерять, — объяснил он свое неожиданное появление. — Да и холодно уже. Ведь сентябрь кончается.
А утром Василь провожал меня к автобусу на Могилев. Мы еще раз зашли на братскую могилу. Кто-то, видимо на рассвете, уже побывал здесь — бурьян старательно выполот, насыпан могильный холм и на нем лежат осенние полевые цветы. Я хотел у Василя спросить, кто убрал могилу — он наверняка знал. Но не стал спрашивать. Разве так уж необходимо допытываться, кто сделал доброе дело?
Мысленно прощаюсь с воинами. Они еще безыменны в этом краю, но скоро люди узнают о каждом и будут приходить, приезжать отовсюду к их когда-то безыменной братской могиле.
ИХ БЫЛО ТРИДЦАТЬ ДВА…
Вспомним всех
поименно,
горем
вспомним
своим…
Это нужно —
не мертвым!
Это надо —
живым!
Снова Подольск, Архив Министерства обороны.
После поездки в Белоруссию многое нужно уточнить, проверить, перечитать снова. Ведь я сейчас хорошо знаю те места, где в июне 1944 года наступали батальоны 878-го стрелкового полка, и документы архива теперь читаются совершенно иначе. Если хотите, как интересная, захватывающая книга.
Но у меня была еще одна задача — уточнить список солдат, сержантов и офицеров, похороненных в Хорошках. Вот их имена: Арапов Александр, Ассо Акоп, Бессараб Петр, Баратов Абдулла, Блинов Константин, Вагин Николай, Вязьмин Василий, Григорьев Михаил, Горбунов Василий, Губайдуллин Камиль, Двужильный Юрий, Зименков Иван, Казанцев Леонид, Кучин Иван, Кондаранцев Александр, Кулагин Николай, Кондаков Петр, Ковалев Иван, Лаврентьев Семен, Липин Василий, Марюткин Степан, Муравьев Валентин, Махно Андрей, Муравкин Василий, Окуловский Филипп, Осенников Степан, Пищулин Дмитрий, Саманов Петр, Уткин Сергей, Циренков Борис, Чудов Алексей…
Они погибли 25 июня 1944 года и похоронены в безыменной братской могиле. Теперь же мне известно имя каждого, их воинские звания, год рождения, а также адреса родных и близких, которым тогда были посланы похоронные извещения.
Адреса довоенные, но я пишу по ним письма — надеюсь, что они все же дойдут по назначению. На каждом конверте помимо адреса пишу на всякий случай так: «Если адресат выбыл, письмо прошу передать в сельский Совет или военкомат». Расчет был простой: в сельсовете или военкомате письмо могут переадресовать, и оно придет куда следует.