Что еще запомнилось особенного в этой предбайконурской хлопотливости? Экзамены, конечно, экзамены. Знание корабля проверялось с дотошностью. Феоктистов нажимал на все «нюансы», словно прощупывал вместе с каждым все до тончайшего проводка. Подходил к тренажеру и Королев, может, Юрию так казалось, но в научениях Главного он чувствовал особое расположение. Он вел себя не строгим экзаменатором, а как бы напарником: поощрял хороший ответ, тут же подсказывал, если Юрий забывал какую-то мелочь, как будто собирался лететь вместе с ним.
В присутствии комиссии на земле совершили пробный «полет». Юрий изрядно поволновался, когда, назвав свой позывной, начал проверку оборудования. Мозг работал автоматически, руки сами тянулись к приборам. Пять, четыре, три, два, один… старт! И вдруг вводная:
— На вашем корабле вышла из строя система автоматической ориентации, ваши действия?
— «Заря»! Я — «Кедр». Вас понял. Отказала система автоматической ориентации. Разрешите посадку с помощью ручной системы.
Ручную посадку ему разрешили, и Юрий открыл заветную пластмассовую защелку на боковой стенке. Там были записаны три цифры, набор которых на специальном устройстве позволял ему взять управление кораблем на себя.
В реальном полете эти цифры будут запечатаны в конверте. Он должен раскрыть его, оценив ситуацию, не принимая необдуманного решения.
— Корабль сориентирован, разрешите спуск по программе номер два.
По глобусу, над которым замерло перекрестье, Юрий определил, что в случае такой непредвиденной ситуации приземлится в одном из районов Сибири. Но комиссия решила, что пора выбраться из корабля. Место Юрия занимал Герман. Когда они познакомились? Сейчас было бы трудно вспомнить, но Юрия очень удивило необычное имя:
— Герман? Почему же вы Герман?
— Да отец увлекался Пушкиным…
Юрий быстро нашелся.
— А меня зовут Юрий. Если отчислят из космонавтов, подадимся в писатели, тем более что есть псевдоним: Юрий Герман. Неплохо?
Когда они, самые близкие друзья, собирались у Гагариных последний раз? Отмечали рождение Гали? Волынов, Леонов, Беляев, Николаев и Комаров. Перед прощанием разоткровенничались:
— Видишь ли, Юра, — сказал Николаев, — мы совершенно убеждены, что первым полетишь в космос ты. Мы крепко верим в тебя. И если все будет благополучно, смотри не зазнайся.
Юрия приобнял Беляев:
— Не обижайся, но это дружеское напутствие, нам кажется, что тебе будет легче лететь, если ты настроишь себя заранее.
— Спасибо, ребята, — растроганный таким участием, проговорил Юрий. — Если пошлют меня, честное слово, не подведу, а насчет славы… Вот вам мое сердце, оно всегда останется таким же, я ничем не выделялся и никогда не буду выделяться…
— Нет, Юра, ты выделяешься, — прервал Волы-нов, — ты выделяешься тем, что все мы любим тебя.
Что еще запомнилось? Валя, конечно, Валя. Перед самым отлетом проговорила с укором:
— Почему все всё знают, только мне ничего не известно?
— А что я тебе скажу? Нас шесть кандидатов. Из шестерых отобрали тройку. Значит, кто-то из этих троих. Будешь ждать. Ты же привыкла ждать летчика.
— Это только вам кажется, нашим мужьям, что мы привыкаем. Там я хоть слышала гул самолетов и молилась на твой парашют, а здесь?
Юрий мизинцем промокнул на щеках ее слезы, но и сам словно бы снял соринку с глаз:
— Ничего не случится. Если ты будешь ждать — я вернусь, помнишь, у Симонова: «Ожиданием своим ты спасла меня…» А знаешь что, давай-ка завтра махнем в Москву.
И опять Москва стала для них разлучницей, только тогда Валя, после гжатской свадьбы, уезжала к родным в Оренбург, а Юрий — на Север.
Вышли на Красную площадь. На нее всегда вступаешь как будто впервые. Напротив ГУМа остановились под липами, на которых уже набухали почки. Еще полмесяца — и взорвутся зеленым салютом. Долго смотрели на Мавзолей.
— Ты знаешь, Валюша, — тихо сказал ей Юрий, — с тех пор, как я впервые подошел к часовым, прошло много лет. Наверняка их сменили другие, а мне все кажется, что справа стоит один и тот же, тот самый, с изогнутой черной бровью. Понимаешь, здесь какое-то вечное время. Интересно, а видна ли Москва из космоса? Посмотри, эти красные звезды на башнях сливаются ночью со звездами в небесах.
Через день он пройдет по этой площади с космическим своим собратом — Германом Титовым. И они тоже будут мечтать, размышлять, только больше все молча, глядя на высокие стены, на ели, стоящие как часовые, на утесистую громаду Исторического музея, сверят свои часы по Спасским… Московский ветер будет пошевеливать полы их серых шинелей. А люди, встретившие их на брусчатке, наверно, подумают, что из какого-нибудь гарнизона проездом в Москве два молодых симпатичных летчика пришли посмотреть на Красную площадь…
«2 апреля 1961 года. Какой длинный, насыщенный событиями день, и как он быстро промчался. «С добрым утром», — сказали мы друг другу в Москве, а «спокойной ночи» пожелали в ставшем уже обжитым домике космодрома. В соседней комнате спят Гагарин и Титов, ушел отдыхать Евгений Анатольевич Карпов…
Утро, с чего оно началось и когда? Проснулся как по заказу — ровно в пять и сразу вспомнил, что остались позади многочисленные совещания на самых различных уровнях, вплоть до Правительственной комиссии, поездки на предприятия, в НИИ и другие организации. Огромная, титаническая работа многих коллективов ученых, конструкторов и рабочих принесла свои результаты: Правительственная комиссия дала «добро» на первый полет человека в космос… Солнцем проводила нас Москва, солнцем встретил космодром, мы вышли из самолета и невольно стали щуриться от ослепительных лучей. Из зимы сразу в лето. Тепло, даже жарко.
— Ну как «там»? — Сергей Павлович отвел меня в сторону и задал вопрос, понятный обоим.
Коротко рассказал о том, что произошло в Москве за последние дни. Вести были хорошие, и настроение Королева стало еще лучше. Он рассказал, как шла работа но отлаживанию систем корабля. Тут назвал ориентировочный срок готовности к пуску.
— Как видите, в вашем распоряжении срок немалый, чем думаете заняться?
— Тренировками.
— Правильно…
Накоротке удалось побеседовать с главным конструктором космических двигателей… Его здесь зовут «богом огня». Если посмотреть на пуск мощной ракеты, когда стартовый стол тонет в гигантских клубах дыма и огня, то станет понятно, почему его так называют.
6 апреля. Основным событием дня было техническое совещание. Вот уж поистине это был совет «богов». На совещание явились все главные конструкторы — двигателей, систем связи, оборудования, управления и другие. Каждый из них представлял большие коллективы ученых, конструкторов, инженеров, техников, рабочих. Наглядно видно, что полет в космос — концентрированное выражение современных успехов нашей науки, техники, всей советской экономики, своеобразный сплав мысли и промышленного могущества страны… Итог совещания: окончательно разработано задание космонавту на одновитковый полет. Подписать этот документ выпала честь С. П. Королеву, М. В. Келдышу и мне…»
Первое задание летчику-космонавту на первый полет в космос!
Каманин в дневнике не приводит текст задания.
«Одновитковый полет вокруг Земли на высоте 180–230 километров продолжительностью один час тридцать минут с посадкой в заданном районе. Цель полета — проверить возможность пребывания человека в космосе на специально оборудованном корабле, проверить оборудование корабля в полете, проверить связь корабля с Землей, убедиться в надежности приземления корабля и космонавта…»
Далее в этот день (6 апреля) Каманин писал: «В наш домик я вернулся вместе с космонавтами около одиннадцати часов вечера. Мы вместе поужинали, много говорилось о том, как идут тренировки, пристально приглядывался к каждому, особенно к Гагарину и Титову, старался подмечать любую мелочь в их поведении, ведь надо ответить на вопрос: кто?.. И тот и другой отличные кандидаты, оба прекраспо подготовлены. И тренеры, инструкторы и врачи высказываются так, словно посылать в полете надо не одного, а двух космонавтов. Оба достойны. А из двух надо избрать все же одного.