И уже по-другому осмысливаются параграфы устава ремесленного училища:
«Задача дальнейшего расширения нашей промышленности требует постоянного притока новых квалифицированных рабочих на фабрики и заводы, шахты и рудники, строительство и транспорт.
Без непрерывного пополнения состава рабочего класса невозможно успешное развитие нашей промышленности… Лица, принятые в училище в порядке добровольного набора, считаются мобилизованными, и на них распространяются все права и обязанности принятых в порядке мобилизации».
Мобилизованные и призванные… В рабочий класс!
В шесть утра подъем, зарядка, умывание. На завтрак в столовую — строем, похоже, как в армии. А чем не армия? Трудовые резервы великой страны.
В вестибюле училища другими глазами смотрит на себя в зеркало во весь рост: чем не военный? Фуражка с блестящим козырьком, правда, над ним не звездочка, а молоточки, темно-синяя шинель — пуговицы в два ряда, ремень с металлической пряжкой, выглаженные в «стрелку» брюки, начищенные ботинки. Молодая гвардия рабочего класса.
— Выходи строиться!
Кто это? А в черной морской шинели, которую не желает снимать, — Василий Михайлович Быков, «военная косточка», как про него здесь все говорят. Была с ним встреча — вспоминал трудовой фронт под Москвой, окопы, блокаду, Балтфлот, бои за Невскую Дубровку, безымянную высотку, где полегли лучшие друзья, переправу через Вислу и Одер… Дошел до Берлина, штурмовал рейхстаг. По праздникам, когда надевает ордена, вся грудь как в золотых и серебряных слитках. Сегодня он поведет строй.
Вышли, выбежали, толкаясь, встали плечом к плечу четыреста пятьдесят, как их иногда по старой привычке называет Василий Михайлович, «курсантов». Оговорка многим нравится, хотя пошел слушок, что бывшему морскому разведчику училищное начальство сделало замечание за «военизацию учащихся».
— Равняйсь! Смирно!
«Чем-то он похож на учителя физики Беспалова Льва Михайловича».
— Направо! Шагом марш! Запевала, песню!
Из передних рядов, самые высокие там, кто-то голосистый начинает:
С одним желаньем и с думою одною Со всех концов родной своей земли Мы собралися дружною семьею, Мы все учиться мастерству пришли.Шаг в шаг в нарастающем ритме, так, что загудела булыжная мостовая. Юрий вытянулся, посмотрел вперед, оглянулся — и обдало восторгом: в этом темно-синем строю, идущем уверенно, по-хозяйски, как и подобает рабочему классу, шагает он.
Пройдут года, настанут дни такие, Когда советский трудовой народ Вот эти руки, руки молодые Руками золотыми назовет.Ждали первой получки, и вот они, заработанные лично тобой считанные рубли.
Юрин однокашник — Тимофей Чугунов из 21-й группы литейщиков, которая славилась на все училище как самая дружная, спаянная в учебе, работе и — что там лукавить — даже в проказах, припоминал: «После первой получки наша неразлучная четверка — я, Саша Петушков, Толя Новогородцев и Юра Гагарин — устроила в сквере на лавочке, неподалеку от заводской проходной, скоропалительную оперативку. На повестке дня: как истратить заработанные деньги? Идей было хоть отбавляй — самых разных, но в основном несерьезных или несбыточных. Получили-то мы с гулькин нос — по триста рублей на старые деньги. Какие уж тут велосипеды, часы и шикарные костюмы: долгополый пиджак с наваченными плечами, широченные клеши — в 1949 году это было модно, — какие уж тут путешествия и «тулки» шестнадцатого калибра!..
Юра поначалу фантазировал с нами на равных, а потом вдруг замолчал. Когда мы, так ни до чего не доспорившись, решили все же выслушать и его мнение, Юра твердо, как о чем-то обдуманном, окончательном, сказал:
— Вы, ребята, как хотите, а я половину денег отошлю маме…
Мы вернулись с неба на землю. Каждый вспомнил свою мать, своего отца…»
Знал бы Юра, какие слезы, слезы радости вызвал у Анны Тимофеевны этот нежданный денежный перевод.
После всю свою жизнь, начиная с первой зарплаты, он никогда не оставлял себе всех заработанных денег, всегда помнил о Гжатске.
«Мама, мама!.. Я целую чистые, святые руки твои!»
Сидел на занятиях, и вдруг записка из приоткрытых осторожно дверей: «Юра, приехала твоя мать!»
Еле выдержал до перерыва. А она ждала в коридоре с узелочком гостинцев, точь-в-точь как на старой картине: мать наведала сына, и он жадно ест принесенную булку.
— Мама!
— Сынок!
И, опять на минуту расслабившись, ощутил себя маленьким, проглотил застрявший в горле соленый ком, когда шершавою ладонью, как в детстве, мать провела по ежику коротко остриженной головы. Переборол себя напускным весельем, потащил в общежитие.