– Ах, дружок, если бы ты знал, как я тебе завидую! У тебя есть Бог, твой хозяин, ты видишь его, ты веришь ему, ты любишь его. Бог любит тебя, он кормит тебя, ласкает тебя – и на душе твоей покойно. Зачем тебе иные миры, когда Бог рядом! Как я тебе завидую!
И, смеясь, трепал её по шерсти.
Собака преданно смотрела ему в глаза и, казалось, отвечала:
– Не знаю, что ты говоришь, но вижу, что ты любишь меня. И, значит, в мире всё в порядке.
Собака была стара. Она помнила лучшие времена. Когда она была жизнерадостным щенком, тогда ярче светило солнце, голубее было небо, вкуснее были мозговые косточки, и в доме чаще раздавался смех. Тогда, помимо хозяина, была у неё хозяйка – жена профессора. Весёлая, ласковая женщина, от одного вида которой, глаза профессора лучились и губы трогала нежная улыбка.
Мир тогда был огромнее и прекраснее. Приходили разные люди в гости к хозяевам, звучали шутки, пение. И озорной щенок крутился у них под ногами, вилял хвостом и каждого, кто брал его на руки, норовил лизнуть в лицо.
Но… – как часто в жизни встречается это «но»! Однажды всё кончилось. Кончилось сразу и навсегда. Хозяйка исчезла из дома. Глаза профессора погасли, а на лбу появилась глубокая морщина, зачеркнувшая прошлую жизнь. Ещё приходили люди с вытянутыми лицами, приносили соболезнования, неуютно сидели в холодной гостиной, слушая молчание хозяина, потом подымались, откланивались и исчезали навсегда.
В доме поселилась тишина.
Собака не знала, что такое смерть. Впрочем, и люди не знают этого. Но они знают, что это – есть. Собака не знала о смерти. Она видела, что её Бог осиротел и сразу как-то ссутулился, поник. Он по-прежнему ласкал собаку, давал ей вкусную еду, но ласки его были скупее, а еда перестала быть радостью.
На рабочем столе профессора появилась толстая темно-зелёная книга. Он читал её в тишине, читал помногу раз, позабыв и забросив пылиться все свои учёные книги. Всё чаще он подымал голову и вглядывался в ночное небо, как будто силился что-то прочесть в этой звёздной книге, открытой для всех, кто имеет глаза.
– Нелепый человек! – думал он. – Всю свою жизнь, пока я был счастлив, счастлив молодостью, любовью, наукой, я не часто поднимал глаза к небу, не часто смотрел в глаза звёзд, но и тогда, когда было это, я любовался ими, как чудесной картиной, подаренной природой нам, чтобы не опустели наши души, не разучились видеть и любоваться красотой мира.
– Нелепый человек! Только теперь, поражённый несчастьем, подкосившем мои силы и радость жизни, я понял, что эта прекрасная картина – звёздное послание, открытое всем людям, звёздная рукопись, хранящая тайны бездонного мира.
– Сколько высоких истин скрывают эти мерцающие знаки, сколько глубокой мудрости хранят они для посвящённых! Каждую ночь открывается нам эта книга, но люди, усталые суетой и заботой желудка, равнодушно опускают глаза, закрывают их глубоким сном.
Так думал профессор. Быть может, будь он поэтом, он увидел бы в ночном небе звёздное стихотворение, поэму, написанную Богом или природой, что в общем то – одно и то же. Но он был математик. Он увидел звёздную теорему. И решил остаток жизни посвятить её разгадке.
Несколько лет прошло в упорных трудах. Не доверяя никому, профессор сам составил подробную опись всех звёзд, определил их звёздные величины, рассчитал расстояние до них, изучил десятки книг по астрономии. Профессор поступал, как всякий учёный, сначала собирая фактический материал и затем приступая к его анализу. Много бессонных ночей провёл он у подзорной трубы и за рабочим столом. Наконец, что-то начало вырисовываться и на белых листах запестрели странные формулы и уравнения, для простого человека столь же непонятные, как и звёздная теорема.
– Мир – это Бог, думал профессор, и Бог – это мир. Он обозначил Бога через икс, а человека – через игрек. Остальные переменные обозначили звёзды. Обилие звёзд привело к такому количеству уравнений, что у профессора закружилась голова. Но он, как истинный учёный, не растерялся и вывел закон, формирующий созвездия. Поскольку их гораздо меньше, чем звёзд, получилась уже обозримая система уравнений, хотя всё ещё очень трудная для решения. Но профессор не унывал. Великая задача, ставшая делом его жизни, придавала ему сил.