Выбрать главу

Вот и сейчас всем кажется: разве могут татары овладеть Владимиром? Ведь он столь мощно укреплен! Река Лыбедь при впадении в Клязьму делает причудливую петлю, в ней-то как раз и стоит город, имея с трех сторон водные преграды. Правда, зимой они покрыты льдом, но зато крутые берега и овраги, обильно политые водой, застывшей и отвердевшей от стужи, не позволят противнику приблизиться к стенам ближе, чем на полет стрелы. А сами стены высотой в две сажени, с надвратными каменными башнями, с высоким валом перед ними защищают Новый город. Вход в него запирается воротами — Золотыми и Ириниными — со стороны всполья, Медными — с берега Лыбеди и Волжскими — с Клязьмы. Новый город отделяется стенами и валом от Среднего, или Мономахова, города, в который ведут ворота Торговые, а с противоположной стороны, с Посада — Ивановские. Посад, защищенный крепостной стеной, упирается в крутой берег Лыбеди, на который выводят Серебряные ворота. Детинец — внутренняя крепость, называемая в других городах кремлем, сложен из белого камня на известковом растворе и огромных плит, которые смыкаются с городскими валами.

Пытаясь представить себя на месте осаждающих, Всеволод никак не мог допустить, что можно прорвать все три оборонительных полосы: валы и стены Нового города, валы и стены города Среднего, каменные стены детинца. Что и говорить, позаботились о своих потомках Андрей Боголюбский и Всеволод Большое Гнездо. Пусть приходят татарове. Небось и им Владимир будет не по зубам. Но если вспомнить про Рязанскую и Коломенскую крепости, которые ведь тоже казались неприступными? И опять брало сомнение, и уж Владимир не казался надежной защитой.

Из Юрьева-Польского прибежали испуганные жители, сказали, что татарская рать движется по Клязьме к Владимиру.

Всеволод снова предложил матери отъехать куда-нибудь, но Агафья Всеволодовна опять воспротивилась:

— Может, никакие это и не татары, а сынок Володечка возвращается иль брат Михаил из Чернигова подмогу нам шлет.

И Всеволоду хотелось верить, что татары где-то задержатся из-за пурги с морозом да бездорожья. Но, как назло, наступила оттепель. Повисли сосульки с крыш, снег стал оседать, а наледь на валах и кручах берега потемнела, стала осыпаться. Через два дня, правда, морозы вернулись, но поправить валы уж не удалось.

Ночью Всеволод проснулся из-за духоты в изложнице. Сдвинуть раму побоялся — сквозняк начнет гулять по всем палатам, — спустился в исподнем вниз к печам. Огонь полыхал во всех четырех, а особенно жарко было в той, что гнала тепло по каменным трубам в изложницу и горницы. Истопничишка, жидкий сложением младень, сидел перед челом главной печи на стопке березовых и дубовых поленьев.

— Ты что, нечистый дух, жарганишь? — закричал Всеволод. — Спалить нас хочешь?

Истопничишка не испугался грозного рыка князя, только виновато улыбнулся да смахнул пот со лба, добавив на нем новые полосы сажи.

— Дык ведь мороз на дворе…

— Больше не клади, — примирительно велел Всеволод, понимая, что напрасно разгневался.

Уснуть больше не смог. Начали белеть слюдяные окна. Донеслись звуки благовеста, глуховатые, вязнущие в воздухе — видно, снег пошел либо опять оттепель, и вдруг благовест перешел в набат, и тут же раздались крики на дворе за окнами:

— Идут! Татаре!

Как — татаре? Не призывая постельничего, Всеволод сам кинулся одеваться. Никак не мог попасть ногой в мягкий, гнущийся сапог, пальцы дрожали, и нельзя было унять озноба. Неужели правда? Неужели пришли? А мы же ничего не успели! Ничего не сделали! Презирая себя за родившийся в сердце страх и за неспособность подавить растерянность, он стал медленно, словно больной, спускаться в повалушу. На лестнице столкнулся с постельничим боярином, который спросил:

— Подавать, что ль, порты, государь?