Рубка закипела с еще большим ожесточением.
Татары не ждали столь решительного нападения, прижались к сосновому бору, пытаясь остановить русских стрелами.
Дружинники на своих неутомленных конях, действуя кто мечом, кто копьем, уничтожили весь обособившийся отряд противника поголовно.
Справа же, за горбом водораздела, татары вклинились беспрепятственно.
Где же там Жирослав? Отчего медлит?
Тут примчался верхоконный гонец:
— Татаре по Мологе идут!
— Много их?
— Ой, князь! Словом не сказать! Главный воевода подмоги просит.
Поверить было невозможно, что враг такой же лавой, как здесь, смог обрушиться и на полки Жирослава Михайловича. Ведь раз идут по Мологе и требуется подмога, значит, не выдержал удара главный воевода? И значит, татары могут зайти теперь уже и с тыла?
А от Василька и гонца нет…
Погосты пылали с прежней силой. Только языки огня в черных сгустках дыма при свете солнца сделались не столь ярки, даже белесы.
Татар, похоже, вовсе не смутило неожиданное поражение в скоротечной рукопашной схватке. Словно не замечая понесенных потерь, оставляя раненых мучиться в предсмертных корчах, они обходили горб водораздела. Стало очевидно, что они хотят взять в кольцо ставку великого князя, чей алый стяг помогал им не уклониться в сторону в непривычном для них лесу.
Пешие лучники и копейщики, сохраняя боевой порядок, спокойно ждали врага — непрерывная цепь красных щитов и частокол взятых вверх железных копий.
Татары словно почувствовали, сколь неприступен отвердевший строй перед ними, перешли на рысь. Наверное, и им было страшно, потому что они, как споткнулись — с рыси перешли на уторопленный шаг, а потом и вовсе остановились, будто в раздумье. Ждали, не выскочат ли к ним конные дружинники, с которыми рубиться привычнее, не то что с зарывшимися в снег и закрывшимися длинными щитами отчаянными пешцами.
Юрий Всеволодович наблюдал за происходящим, сидя верхом на Ветре и в окружении трех мечников.
Одна стрела просвистела над его головой. Вторая обожгла ухо и за спиной вонзилась в ствол сосны, дрожа с тонким позвоном. От этого позвона засосало в животе, зноб прошелся по телу, вздыбил на затылке волосы.
Вот оно!
После краткого колебания татары под гул медных труб и удары бубнов снова двинулись вперед, выставив перед собой пики.
Русские ряды тоже шевельнулись. Но никто не побежал. Наоборот, многие смельчаки поднялись с луками и щитами.
Якум, вернувшийся с дружинниками после первой рукопашной рубки, соскочил с лошади, голосом и движениями рук заставил ее повалиться боком на снег. Послушная и обученная лошадь лежала, будто уснувшая.
Укрывшись за ней, Якум расчехлил лук, опробовал зазвеневшую тетиву.
Якум наложил и выпустил первую стрелу.
Она вспорола морозный воздух и канула где-то в строю татар.
После этого стрелы Якума полетели одна за другой. Три всадника почти одновременно опрокинулись навзничь. Двое рухнули в снег. Один зацепился за стремя, и обезумевшая лошадь поволокла его по серому льду Сити.
Не все еще воины успели колчаны расчехлить по примеру Якума, а он уже расстрелял все свои двадцать четыре стрелы до единой, после чего сбросил с себя тулупчик, оставшись в одной нательной кольчуге, голосом поднял лошадь и подвел ее к великокняжескому стягу.
— Княже, твой длинный меч хорош, но тяжел для долгой рати. Возьми мой. — Якум с хрустом выдернул из ножен свой знаменитый харалужный меч, отобранный когда-то у половецкого хана, протянул Юрию Всеволодовичу. — А твой давай мне, поменяемся на счастье и удачу.
Подняв над головой княжеский, с рукоятью на полторы руки меч, Якум ринулся прямо в гущу врагов, будто решил, что уж достаточно ему самому жить и теперь остается одно — забрать как можно больше татарских жизней.
— Постой! — пытался остановить его Юрий Всеволодович.
Но Якум не слышал или не хотел слышать. Он врубился в чужие ряды, бросил поводья, взял меч сразу двумя руками и принялся размахивать им без останову и роздыху, не разбирая, где кони, где люди.
Много врагов порубил он. Никто не смог одолеть его в рукопашной. Но тучи стрел накрыли Якума. Иные застревали в мелких кольцах его кольчуги. Иные же были смертельны. Каждая из множества была смертельна.
Он упал на укрытый снегом защитный вал. Кровь струями стекала по кольчуге на длинную, до колен рубаху с вышивкой по подолу — последней памятью о жене, умерщвленной вместе с детьми во Владимире. Якум еще пытался подняться, но лишь царапал пальцами жесткий, не тающий в руке снег.