Каждый вечер, пока не ударили в деревянное било к молитве, обходил князь военный стан. Уже давно все хорошо управлено и изготовлено и воеводы наблюдательны, но все-таки свой глаз надежнее. Сыстари заведенный порядок сохранялся и здесь: вставали затемно, обедали задолго до полудня, а в полдень ложились отдыхать, следуя совету еще Мономахову. Зато наступление ночи встречали без усталости, и ночная сторожа несла службу без тягости: устраивались в заметенных скрадках столь ловко, что свой не углядит, не то что враг. Лишь свист едва слышный да легкий снеговой взмет встречали приближение великого князя: мол, тута мы!
— В овчинах ли сидите? — спросил Юрий Всеволодович.
— Угу, — донеслось из белого стожка вместе с молодым задавленным смехом.
— А то я наказывал без овчины не ставить в ночь. Глянь, поморозитесь.
— Через три дни Василий-капельник, «закинь сани на поветь», медведи просыпаться начнут, — опять со смехом донеслось из заколья.
Молодой разумок — что вешний ледок. Вбаклажили себе в голову, что на скорый бой идут, а если бой и не быстро грянет, весна вот-вот нагонит. Шли вой ярославские, ростовские, угльчские в бараньих шубняках да в мохнатках — в меховых рукавицах, но иные обнаружились в ватолах нестеганых, особливо молодяки да бедняки. Уж только в таборе разглядели, в чем они явились. Ну не обратно же их отсылать?
— В сече резвее будут, коли доведется. Живее бечь и легше, — уверял Жирослав Михайлович. И на грозный замах князя: — Оружие у них востро да тяжко, и сами ухватисты, а озябши, только сердитей станут. — Лукав главный воевода, и шутки его колки, но сам отважен, в смушковом сизом тулупчике глядит как младень.
Юрий Всеволодович хотел попрекнуть его, что нагрудники конские по сугробам раскиданы, но передумал, лень стало мелочиться, сказал вместо этого недовольным голосом:
— Все румянеешь?
— Жирослав еще молодец на овец, только на врагов — Нездоров, — мигнул воевода белыми, как у порося, ресницами, не выпуская улыбку на лицо. Он всегда так шутил.
— Да-а, соключила нас беда, и незнамо, на сколь долгие года, — вздохнул Юрий Всеволодович, и голос у него озноб-но дрогнул. — А мне что-то и впрямь… не по себе. В сон, что ли, клонит? Даже говорить нету охоты.
— Так вздремни, ляг пораньше.
— Какое! Ни после обеда, ни в ночи нейдет отдых ко мне. Веки перстами насильно опускаю, отпущу персты — веки опять настежь, опять лежу вытаращиваюсь… Хороши ли нонь обозы приходили?
— Да это уж моя тягость, — по-свойски грубовато прервал воевода, жалея великого князя. — Во все-то не вникай сам, чай, и мне доверяй немножко.
— Гонцы? — без надежды спросил Юрий Всеволодович.
— Нету. Ни следка в лесах, ни колыханьица. Вчера, правда, половец один прибег из Новгорода.
— Что же ты молчишь, холоп? — Князь хватанул воеводу за грудки, за пушистые отвороты тулупчика. — Тебе ведомо, как новгородских вестей жду?
— Да пошто тебе вести эти? — дерзко вскинул свинячьи круглые глазки Жирослав Михайлович. — Донес, там о Святках свадьбу праздновали племянника твоего Александра с дочерью половецкого князя Брячислава. Этого ты ждал? Утешился? — Воевода плюнул на снег, высказав тем свое негодование.
— А…а…а брат Ярослав? Что же, не даст помощи?.. Племянник это хорошо, но войско я прошу. Иль не в силах Ярослав подсобить? Аль не известны ему судьбы Рязани и иных ее городов? Свадьба хорошо, коль приспело, но сейчас враг таков, что совместно надо, желательно. — Пальцы князя ползли по отворотам воеводского тулупчика, под задравшейся бородой страшно ходил острый, в черных волосах кадык. — Как же это? Вот так брат родной! Ему что же, не касаемо?
— Во-первых, судьбы Рязани да там Пронска, Зарайска, Ижеславца покамест неизвестны доподлинно, — возразил воевода и выдернул тулупчик из княжеских рук. — Подошли к ним татарове — еще не значит, что взяли. Может, уж давно вышел из Коломны молодой князь Всеволод да и гонит их прочь и слава встречь сыну твоему восстает.
— Как заря, да?
— Как заря красная — да, а что? — несколько опешил главный воевода.
— Зачем слова пустые бросаешь и утешения раскладываешь передо мной, как перед женщиной? Сам веришь ли тому, что говоришь?
— До самого последнего надеяться будем и в твердости пребывать, — наставительно и даже с вызовом ответил воевода, потом, оглянувшись, понизил голос: — Аль предчувствие имеешь какое? Не таись передо мной-то!
— Уже месяц, как вышел сын из Владимира с Еремеем Глебовичем встречь татарам. И все ни слуху ни духу? Сам ранен, так воевода известил бы. Как все разрешилось-то? Отогнали или сами головы сложили?