В январе 1979 года сдавали том «Писем русского путешественника» Карамзина в «Памятниках»[42]. Ю.М. болел, и пришлось делать это Успенскому. Однако Ю.М. очень опасался его резкости и непримиримости с редакторами. И действительно, книгу чуть не «зарезали». Потом все равно биться за нее пришлось Ю.М. В конце концов, книгу передали в Ленинградское отделение «Науки», где она и вышла опять же с великими трудностями.
Когда план организации семиотической лаборатории в Тарту созрел, обсуждался возможный переезд туда Успенского, который должен был эту лабораторию возглавить. Планы не осуществились, лабораторию открыть не удалось, но само намерение показательно.
Последний раз, уже после смерти Зары Григорьевны Минц, в 1992 году, проездом в Прагу, Ю.М. читал в Москве доклад о своих новых идеях. (Он сообщил мне об этом в письме, не говоря конкретно, о чем именно идет речь.) Собрались все, кто его знал и любил. Был там и Успенский. И Ю.М. написал мне в Канаду, что его доклад Борису понравился.
Я говорила в последний раз с Б.А. после того, как он в 1989 году вернулся из Мюнхена. Это было незадолго до моего переезда в Канаду. Он сообщил мне, что видел Ю.М. после операции и что тот выглядит гораздо лучше, чем в последние два года, до нее. Он даже как-то утешал меня.
Портрет Б.А., написанный Гришей («средний», как оценил его Ю.М.), стоял в кабинете Ю.М. вместе с фотографиями Зары, внучек и Б.Ф. Егорова.
Бориса Федоровича я в первый раз встретила на 25-й Пушкинской конференции в июне 1978 года в Пушкинском доме. Это было мимолетное свидание, как всегда сопровождающееся для меня тяжело скрываемым смущением, когда рядом оказывались друзья Ю.М., тесно связанные с его семьей. Во второй раз я видела Б.Ф. 30 мая 1980 года в музее-квартире Пушкина на Мойке. Он вел собрание и встречу с Ю.М., который прочел тогда доклад «Структура авторского повествования в романе “Евгений Онегин”». Б.Ф. с юмором оповестил всех, что у них с Ю.М. тоже юбилей: они отмечают тридцатилетие своей дружбы. И добавил, что за это долгое время разные звери перебегали им дорогу, но черная кошка – никогда. Еще раз мы с Ю.М. встретили Бориса Федоровича в Доме литераторов в Москве, кажется, году в 1987-м. Ю.М. чувствовал себя очень больным. Незадолго до этого у него была первая «почечная колика». Так он диагностировал тогда причину боли. Думаю, что это и было началом его смертельной болезни. Он сильно перемогался, все время мерз. Настроение у нас тоже было не из лучших. Я этой встречи почти не помню. Но хорошо запомнился один знаменательный разговор с Ю.М., состоявшийся значительно ранее, в 1972 году. Он сказал мне, что самые близкие друзья его – Б.Ф. Егоров и Б.А. Успенский, и неожиданно добавил: ему показалось, что дружба с Егоровым кончается и что он написал ему письмо, которое далось очень трудно…
Дружбы их это, однако, не ослабило. После смерти Ю.М. мы с Борисом Федоровичем переписывались, и он прислал мне копию прощального письма, которое написал ему Ю.М. за полгода до своей кончины. Там есть такие слова: «Если бы я начал писать Вам все то сердечное, что я хотел бы Вам сказать уходя, бумаги не хватило было. Если имеет смысл слово дружба в самом высоком и подлинном его значении, то это им можно назвать то, что меня привязывает к Вам (я боюсь писать “любовь”, хотя это было бы более точно, но в наших отношениях всегда была сдержанность выражений, основанная на доверии и со-чувствии (т. е. единстве чувств, т. е. сдержанности выражений). <…> Обнимаю Вас и за все благодарю. Соне сердечные мои поцелуи. Храни вас господь! Ваш Ю. Лотман. Тарту 19.2.93».
12
Об удивительном отношении Ю.М. к людям написано много. Он всегда готов был о людях думать только хорошее. «Милая», «славная» – постоянные эпитеты в его устах по отношению к женщине. В нем жила старомодная галантность, я сказала бы рыцарственность, в сочетании с аристократической простотой манер. Он был как-то естественно легок в поведении, заранее благорасположен к людям. Старался не обременять других своими трудностями или тяжелым настроением, свойcтвенным любому человеку. В этом не было ни позы, ни просчитанной тактики поведения, это была суть его характера, проявлявшаяся при любых, даже самых тяжелых обстоятельствах.
Ю.М. не мог долго сердиться и на тех, кто его не любил. Заметив как-то, что у него есть враги в ректорате, тут же добавил, что «не по личным мотивам». Но завистников у него, конечно, было множество. Завидовали блеску его ума, многогранной эрудиции, талантливости; завидовали его бесстрашию, внутренней свободе, которая сразу в нем чувствовалась, завидовали огромному его обаянию. Не могли не завидовать! Достаточно вспомнить эскапады в его адрес Скатова[43] и Билинкиса[44]. Они поносили Ю.М. с университетских кафедр, но Ю.М. никогда не унижался до ответа им. Однажды, после того как Билинкис провозгласил Лотмана творцом масс-культуры и сравнил его с эстрадной певицей Аллой Пугачевой[45], я, по наивности, решила написать ему письмо. Рассказала о своем намерении Юре; долго не мог он унять смеха. Отсмеявшись, сказал мне, что «критика» подобного рода его задеть не может. Конечно, говорил он, я всем мешаю. «Был бы я известным мерзляковедом[46], всем было бы спокойнее».
43
Николай Николаевич Скатов – чл. – корр. РАН, бывший директор Пушкинского дома РАН, специалист по русской литературе нового времени, противник методов Тартуской школы.
46
Алексей Федорович Мерзляков (1778–1830) – русский поэт. В 1959 г. Ю.М. выпустил книгу «Стихотворения А.Ф. Мерзлякова» в Большой серии «Библиотеки поэта», снабдив ее обширным научным аппаратом.