В обусловленное время в нужных местах появлялись окружные курьеры, которые передавали литературу уездным вестовым. Польская полиция с ног сбилась, пытаясь разобраться в запутанной сети распространителей. Проводились массовые облавы, аресты «вслепую», устанавливалась слежка, однако улов, как правило, был скуден.
Несколько раз в облавы попадал и Бандера. Но вид невзрачного, худощавого студентика был настолько безобиден, а поведение предельно корректно, что «полициянты», продержав его для острастки день-другой в кутузке, отпускали с миром на все четыре стороны.
Как бы ни стремились усердные летописцы обнаруживать благородные рыцарские черты в пионерах мировых революционных движений, никто не в силах замолчать тот факт, что при становлении любой оппозиционной политической силы каждая из них неизбежно переживает полукриминальный лихой период «первоначального накопления капитала», иными словами — «экспроприаций».
Участившиеся нападения на банки, почтовые отделения, инкассаторские подводы и железнодорожные спец-вагоны полицейские сперва списывали на не в меру расшалившихся разбойничков с кривыми ножами и лишь позже стали связывать с «политиками». Ещё бы, ведь только в один из дней боевики ОУН удачно провернули сразу несколько операций — напали на почтовые транспорты под Перемышлем и в Коломые и одновременно ограбили банк в Бориславе.
Но вот в невзрачном Городке Ягеллонском осенью 1932 года налёт на почтовое отделение не удался, хотя рассчитывали сорвать немалый куш для оуновского общака. К участию в «мероприятии» было привлечено двенадцать боевиков. У каждого была своя роль. Главные оставались за Дмитром Данилишиным и Василем Биласом. Они должны были ворваться в помещение, «навести шороху» и быстро собрать злотые. Другие хлопцы обеспечивали безопасный отход добытчиков.
В своём успехе молодые оуновцы не сомневались. Почта не была неприступной крепостью — не банк всё-таки, вооружённой охраны нет, а полицаев в городке — раз-два и обчёлся. Билас и Данилишин, несмотря на молодость, были проверенными боевиками. На их счету уже числились и успешные «эксы», и даже теракты.
Но с самого начала всё пошло наперекосяк. Сперва с опозданием подвезли боеприпасы, из-за этого пришлось перенести начало операции. Почти сутки налётчикам пришлось пережидать в стоге сена. А погодка была ещё та — на дворе стоял ноябрь. Сырость, бесконечный дождь, порывы ветра трепали худенький стожок и настроения конечно же не добавляли. В общем, натерпелись хлопцы. Хорошо ещё, что предусмотрительный Дмитро горилочки с собой припас. И сальца, естственно, тоже, не говоря уже о тугих солёных огурчиках. Вот девчат, жаль, не было…
Им и в голову не приходило, что полиции уже известно о готовящемся нападении и «гостей» ждали. Когда вооружённые грабители ворвались на почту и рявкнули: «Руки в гору!» — из засады грянули выстрелы. Грозные с виду бандиты кулями рухнули на пол и открыли ответный огонь. Повезло — в суматохе и панике, под шумок, даже успев-таки прихватить с собой опломбированный дерюжный мешок с деньгами, они ужами выскользнули за двери.
— Да хрен с ним, — крикнул Билас напарнику, — бросай ты мешок, ноги бы унести!
— Заткнись! — рявкнул в ответ Дмитро. — Ходу!
Но тут из окон соседнего дома, где тоже засели полицаи, раздался новый залп. Стоявший на стрёме двадцатидвухлетний Владимир Старик был убит наповал, Юрко Березинский тяжело ранен.
— Давай на станцию, — сориентировался Дмитро.
Краем глаза он видел катавшегося по земле Березинского, к которому уже подбегали полицейские. Раненый сунул обрез в рот и спустил курок. Как учили…
Налётчики сломя голову, петляя между домами, помчались к железнодорожной станции Навария Глинная. Уже был виден пыхтящий паровоз, готовый к отправке. «Прибавь ходу!» — на бегу подгонял друга Билас. Им казалось: спасение совсем близко — протяни руку, покрепче ухватись за скользкий поручень трогавшегося состава — и поминай как звали…
— А ну-ка, стоять, хлопчики! Куды ж вы несётесь?! Стоять! — прогремел зычный голос. «Полициянты!» На пути беглецов выросла пара вооружённых людей в фуражках и при погонах. — Документы! — громыхнула новая команда.
В этот момент старый паровозик оглушительно, по-хулигански свистнул, вздохнул-выдохнул белым паром и медленно тронулся. Билас в отчаянии глянул на товарища. Данилишин кивнул, полез в карман вроде бы за припрятанным билетом или паспортом. Выхватил револьвер и быстро разрядил обойму в полицейских. Один из служивых упал на месте, второй схватился за плечо, выронил винтовку и тонко закричал:
— Пощадите, сынки!
Разбираться с ним было некогда, секунды таяли.
— Вперёд! — взял на себя команду Данилишин.
Парни из последних сил помчались дальше, в сторону от этой проклятущей станции, орущих людей и, миновав огороды, выскочили на просёлочную дорогу. Легкие разрывались, ноги уже становились ватными. Хотелось рухнуть на стылую землю и забыть весь этот кошмар! Господи, пронеси, спаси и помоги! Ничего этого не было! Ни почты, ни стрельбы, ни погони, ни полицаев! Нет!
Бежать дальше уже не было сил.
Кое-как они доплелись до какого-то лесочка и укрылись под первым же кустом. Низко висело небо в тёмносерых клочковатых тучах. Тихо. Ни птичьего крика, ни человечьего голоса, ни посвиста «загонщиков», ни топота копыт, ни лая собак. Только деревья шумели где-то там, в вышине… Так спокойно. Измученные хлопцы ненадолго забылись на мёрзлой земле.
Хвойный лесок ещё тонул в густых предрассветных сумерках, когда Дмитро растолкал скукожившегося приятеля:
— Василь, вставай, хватит отлёживаться. Тут где-то недалеко село вроде должно быть. Розвадив, кажется… Проберёмся туда тихонько, неужто ни в одной хате схрон какой-нибудь не найдём? Мир не без добрых людей… Пойдём, друже, некогда, надо скорей ховаться…
Только в селе беглецов уже ждали «добрые люди».
До смерти напуганный местный священник отец Киндий потом, уже в зале суда, рассказывал:
«Первого декабря, где-то часов в одиннадцать, я увидел, как множество людей, кто в одних сорочках, кто тепло одетый, бежали полем по направлению к лесу. Заинтригованный, я двинулся за ними и услышал крики: „Разбойники! Держи!” Сначала я подумал, что загоняют дикого зверя, которого в этой стороне немало водится. Но через какое-то время услышал крики: „Бей! Стреляй!” На околице услышал выстрелы. Затем раздались голоса: „У них уже нет патронов, но всё равно давай осторожно!” От волнения я не мог бежать, приотстал. С пригорка увидел лежащего человека… Его топтали люди. Я подбежал и стал просить, чтобы его не били. На расстоянии каких-то тридцати шагов я увидел другого, который тоже лежал на земле. И его тоже били. Я не знал, кого спасать. Слышались голоса, что их суд освободит, а они потом спалят село, а потому их нужно убить. Я, как священник, не мог этого допустить. Попробовал отобрать у людей колья, но люди были возбуждены так, что готовы были и на меня наброситься. Наконец один из лежавших пришёл в себя и поднялся. Это был молодой высокий мужчина. Я закричал, чтобы и второго прекратили бить. Спустя какое-то время встал и второй. Оба они были избиты, по лицу каждого сочилась кровь. Они прижимались друг к другу, а толпа их окружала.
И произошло то, чего я ещё никогда в жизни не видел: один взял другого за руку. Они стояли на пригорке, возвышаясь над людскими головами. Тогда тот, более рослый, произнёс: „Мы являемся членами украинской организации. Мы погибаем за Украину. Если вы будете так воевать, то и Украины никогда не будете иметь”. Так как они стояли рядом со мной, я услышал, как один другому прошептал: „Теперь поцелуемся на прощание!” Они расцеловались.
Я умею держать себя в руках. Но та минута, когда вокруг стояли люди с кольями, а эти — на холме, напомнила мне, что так, наверное, было и тогда, когда на Голгофе распинали Христа. Люди наклонили головы и не знали, что делать. А тем временем подоспела полиция и их забрала…»
Скорый суд над боевиками состоялся во Львове в конце декабря. Данилишина и Бил аса приговорили к смертной казни. Такой же приговор был вынесен ещё одному уцелевшему участнику «экса» — Маркияну Жураковскому, но президент Польши великодушно заменил ему высшую меру пятнадцатилетним тюремным заключением. Судьба прочих участников группы осталась неизвестной.