- Да что ж за нелегкая угораздила его завалиться между гряд вто время, как другие дрались?
- Что? как что?.. Да кто тебе сказал, что я лежал между гряд?
- Ага! так эго ты, ясновельможный? Прошу покорно, чего злые люди не выдумают! Ведь точно говорят, что Лисовский тебя поколошл и что если б на друюп день ты не бежал в Москву, то он для острастки дру! их непременно бы тебя повесил.
- Какой вздор, какой вздор! - перервал поляк, стараясь казаться равнодушным. - Да что с тобою говорить! Гей, хозяин, что у тебя есть? Я хочу поужинать.
- Ахти, кормилец! - отвечал хозяин, - да у меня ничего, кроме хлеба, не осталось.
- Как ничего?
- Видит бог, ничего!.. Была корчага кати, толокно и горшок щей, да всё проезжие поели.
- Быть не может, чтоб у тебя ничего не осталось.
Гей, Нехорошко! - продолжал ои взглянув на одного из казаков, пошарь-ка в печи: не найдешь ли чегонибудь.
Казак отодвинул заслонку и вытащил жареного гуся.
- Цо то есть?--закричал поляк. - Ах ты лайдак!
как же ты говорил, что у тебя нет съестного?
- Да это чужое, родимый, - сказала хозяйка. - Этого гуся привез с собою вот тот барин, что спит на печи.
- А кто он? Поляк?
- Нет, кормилец, кажись, русский.
- Москаль?.. Так давай сюда!
Алексей хотел было вступиться за право собственности своего господина, но один из казаков дал ему такого толчка, что он едва устоял на ногах.
- Разбуди своего барина, - шепнул Кирша, - он лучше нашего управится с этим буяном.
Пока Алексей будил Юрия и объявлял ему о насильственном завладении гуся, поляк, сняв шапку, располо жился спокойно ужинать. Юрий слез с печи, спрятал за пазуху пистолет и, отдав потихоньку приказание Алексею, который в ту же минуту вышел из избы, подошел к столу.
- Доброго здоровья! - сказал он, поклонись вежливо пану.
Поляк, не переставая есть, кивнул головою и показал молча на скамью; Юрий сел на другом конце стола и, помолчав несколько времени, спросил: по вкусу ли ему жареный гусь?
- Как проголодаешься, так все будет вкусно, - отвечал поляк. - А что, этот гусь твой?
- Мой, пан.
- Нечего сказать, вы, москали, догадливее нас:
всегда с запасом ездите. Правда, нам это и не нужно; для нас, поляков, нет ничего заветного.
- Конечно, пан, конечно. Да что ж ты перестал?
Кушай на здоровье!
- Не хочу: я сыт.
- Не совестись, покушай!
- Нет, ешь сам, если хочешь.
- Спасибо! Я не привык кормиться ничьими объедками да не люблю, чтоб и другие не доедали. Кушай, пан!
- Я уж тебе сказал, что не хочу.
- Не прогневайся: ты сейчас говорил, что для поляков нет ничего заветного, то есть: у них в обычае брать чужое, не спросясь хозяина... быть может; а мы, русские, - хлебосолы, любим потчевать: у всякого свой обычай. Кушай, пан!
- Да что ж ты пристал в самом деле...
- И не отстану до тех пор, пока ты не съешь всего гуся.
- Как всего?
- Да! всего, - повторил Юрий, вынимая пистолет, - Прошу покорно: принялся есть, так ешь!
- Цо то есть? - завизжал поляк. - Гей, хлопцы!
Быстрым движением руки Юрий, подвинув вперед стол, притиснул к стене поляка и, обернувшись назад, закричал казакам:
- Стойте, ребята! ни с места!
Эти слова были произнесены таким повелительным голосом, что казаки, которые хотели броситься на Юрия, остановились.
- Слушайте, товарищи! - продолжал Юрий, - если кто из вас тронется с места, пошевелит одним пальцем, то я в тот же миг размозжу ему голову. А ты, ясновельможный, прикажи им выйти вон, я угощаю одного тебя. Ну, что ж ты молчишь?.. Слушай, поляк!
Я никогда не божился понапрасну; а теперь побожусь, что ты не успеешь перекреститься, если они сейчас не выйдут. Долго ль мне дожидаться? прибавил он, направляя дуло пистолета прямо в лоб поляку.
- Иезус, Мария! - закричал поляк, стараясь спрятать под стол свою обритую голову. - Ступайте вон!., ступайте вон!..
- Эй, ребята, убирайтесь! - сказал Кирша, - а не то этот боярин как раз влепит ему пулю в лоб: он шутить не любит.
- Ступайте вон, злодеи! ступайте вон! - продолжал кричать поляк, закрывая руками глаза, чтоб не видеть конца пистолета, который в эту минуту казался ему длиннее крепостной пищали.
Казаки, выходя вон, повстречались с незнакомым проезжим, который, посмотрев с удивлением на это странное угощение, стал потихоньку расспрашивать хозяина.
- Теперь, Кирша, - сказал Юрий, - между тем как я стану угощать дорогого гостя, возьми свою винтовку и посматривай, чтоб эти молодцы не воротились. Ну, пан, прошу покорно! Да поторапливайся: мне некогда дожидаться.
Поляк, не отвечая ни слова, принялся есть, а Юрий, не переменяя положения, продолжал его потчевать.
Бедный пан спешил глотать целыми кусками, давился.
Несколько раз принимался он просить помилования; но Юрий оставался непреклонным, и умоляющий взор поляка встречал всякий раз роковое дуло пистолета, взведенный курок и грозный взгляд, в котором он ясно читал свой смертный приговор.
- Позволь хоть отдохнуть...- - пропищал он, наконец, задыхаясь.
- И, полно, пан! Мне некогда дожидаться, доедай!..
- Смелей, пан Копычинский, смелей! - сказал Кирша, - ты видишь, немного осталось. Что робеть, то хуже... Ну, вот и дело с концом! - примолвил он, когда поляк проглотил последний кусок.
- И, кстати ли! - прервал Юрий. - Угощать так угощать! Там в печи должен быть пирог. Кирша, подайка его сюда.
- Взмилуйся! - завопил поляк отчаянным голосом. - Не могу, як пана бога кохам, не могу.
- Что, пан, будешь ли вперед непрошеный кушать за чужим столом? сказал незнакомый проезжий. - Спасибо тебе, - продолжал он, обращаясь к Юрию, - спасибо, что проучил этого наглеца. Да будет с него; брось этого негодяя! У нас на Руси лежачих не бьют.
Дай мне свою руку, молодец! Авось ли бог приведет нам еще встретиться. Быть может, ты поймешь тогда, что присяга, вынужденная обманом и силою, ничтожна пред господом и что умереть за веру православную и святую Русь честнее, чем жить под ярмом иноверца и носить позорное имя раба иноплеменных. Прощай, хозяин! Вот тебе за постой, - примолвил он, бросив на стол несколько медных денег.
- Не надо, кормилец! - сказал хозяин с низким поклоном, - мы и так довольны.
Незнакомый посмотрел с удивлением на хозяина; но, не отвечая ничего, пожал руку Юрию, перекрестился, вышел из избы и через минуту промчался шибкой рысью мимо постоялого двора.