— Посла, каков бы он ни был, нельзя ввергать в тесноту, — возразил отец. — Ибо речи, даже пренеприятнейшие, принадлежат не ему, а его пославшим. Пусть ждет меня в сенях.
Надев парчовый кафтан с оплечьем, князь вышел к прибывшему. Филимонов, тонкоусый, скудобородый, известный в Кремле как заядлый щеголь едва, согнулся в поясном поклоне. Заляпанная одежда, — не отличишь от простой, — никак не вязалась с высокомерием. Юрий Дмитрич без здравствований спросил:
— Что скажешь?
— Надобно тебе, князь, — затараторил Семен, — негожие умыслы отложить, вины свои принести государю и жить спокойно.
Юрий настолько презирал этого человека и его поручение, что не призвал никого из ближних присутствовать при столь важной встрече. Неопытный же в посольских делах Семен смутился.
— Передай боярам и племяннику, — сдержанно молвил князь, — что договора нарушать не гораздо. Пусть угомонят прыть, отведут силу от моего удела. После Петрова дня встретимся, тогда и рассудит Бог.
Филимонов неприлично возвысил голос:
— Опомнись, князь Юрий! Родные братья идут на тебя!
Галичский властитель круто повернулся и кликнул стражу:
— Выпроводите этого человека из наших пределов. Без урону и без охоты соваться вновь.
Мрачные думы уединившегося в своем покое князя вскоре развеял вбежавший сын Василий:
— Тата! Радость-то, вот так радость! Вятский приятель мой Путила Гашук, ныне воин, прибыл из Хлынова с тысячью конных и оружных вятчан. Молодец к молодцу, как на Фряжских листах! Мы со щитом, тата!
Юрий Дмитрич, как попутным ветром подхваченный, живо поднялся. И… стал в раздумье.
— Сынок, нам на щит еще предстоит карабкаться. С вятской тысячей у нас — десять, а у бояр с незаконным государем-тезкой твоим — все двадцать пять. Однако же надо поглядеть на подмогу.
Выехали, не спеша, верхами, окруженные почетной стражей копейщиков. Сын, едучи с отцом, запальчиво разглагольствовал:
— Каков Сёмка Филимонов против дяди своего Семена Морозова, таков и племянник твой, юнец Васька, против тебя. Ничтожность против величия! Разумеется, бояре князьям не чета, а все-таки твой племянник… ну, как Семка против Семена Федорыча.
— Он — твой двуродный брат, — напомнил Юрий Дмитрич.
— Младший! — уточнил сын. И прибавил: — Вредный, ленивый, двомысливый. На занятиях у Ивана Дмитрича Всеволожа поправлял каждый мой ответ: дескать, он лучше знает, я хуже.
Отец спросил:
— Иван Дмитрич — решительный мой противник?
Сын мрачно откликнулся:
— Не только решительный, самый сильный!
На городском посаде, возле соборной Церкви Преображения, что на поле у озера, выстроилась конная тысяча вятчан. Одеты разношерстно, но вооружены справно. Предводитель Путила Гашук, коего князь помнил парнем, а встретил мужем, подскакал, спешился, отвесил поклон. После здравствований протянул свиток. Писал Левонтий Макарьянич: просил извинить, что услышав просьбу о помощи, посылает лишь тысячу, а не более, да и то молодых, охочих ребят. Чтобы мощную силу снарядить, нужно время. В заключение уверял: вольные вятчане рады пойти всеми своими головами[86] за доброхота-князя, от коего знают лишь хорошее. Да утвердится он на Московском Великом княжении!
Перемолвившись с Гашуком, Юрий Дмитрич оставил с ним сына и повернул коня в кремник. Тут от охраны отделился Асай Карачурин и легким кивком указал простолюдина, что прохаживался у прилавка в торговых рядах. Нет-нет да стрелял чужак взором в конную силу на площади, будто оценивал число воинов.
— Елисей Лисица, — молвил татарин.
Ему ли было не узнать ездока в карете, спасшего обмороженных господина и слугу на пути во Владимир.
— Точно, Елисей, — подтвердил князь. — Сдается мне, на сей раз это не спасительный попутчик, а вредный лазутчик.
— Ведет счет нашим силам, — вздохнул Асай.
Князь жестко повелел:
— Пусть будет пойман и тут же представлен мне.
По пути в кремник Юрий Дмитрич навестил тиуна Ватазина, у которого застал Вепрева. Оба удивились посещению господина и обрадовались. Не могли сойтись в споре: выходить ли навстречу московской рати, затвориться ли в Галиче.
— Он советует выходить, — мотнул головой Ватазин в темный угол.
Там князь увидел не примеченного третьего участника спора: острые, внимательные глаза, бородка буквой «мыслете». Новичок склонился, коснувшись перстами пола.
— Кто? — спросил Юрий Дмитрич.
— Боярин Иван Котов, — назвал Ватазин. — Прибыл с князьями Василием Косым и Дмитрием Шемякой, сыновьями твоими. Инокняженец.
— Посоветуемся у меня втроем, затворясь, после полуденной трапезы, — решил Юрий Дмитрич, отвернувшись от Котова: не понравился ему этот человек.
При выходе ждал Асай, объявил что пойманный Елисей Лисица посажен в воеводской избе. Отправились туда.
Юрий Дмитрич, войдя, устроился против задержанного на лавке.
— Поклонился бы тебе, княже, — сказал Лисица, — да повязан по рукам и ногам.
Галичский князь вздохнул:
— Вот как удалось на сей раз свидеться с тобой, Елисей. Стар ты стал, опрометчив. Не боишься, что за такую услугу молокососу-племяннику велю оковать тебя, пытать и казнить? Ведь лазутничество перевесит все прежние, добрые до меня поступки.
Лисица покачал седой головой:
— Не боюсь, княже. Во-первых, служу тому, кто признан на Москве государем. Признают тебя, буду тебе служить. Во-вторых, своему делу во вред меня накажешь. Как лазутчик, сообщу противникам о прибытии в Галич хлыновской конницы. Возможно, такая новость ошеломит твоих братьев, Васильевых воевод. Не напугает, так хотя б остановит.
— Не напугает, — согласно закивал князь. — Их силы и теперь почти вдвое больше. Так остановит ли?
Старик прищурился:
— Ратятся не числом, а уменьем. Вятчане добрые воины!
Князь кликнул Асая.
— Развяжи его.
Лисица расправил занемевшие члены.
— Прощай, Юрий Дмитрич! Будь благополучен.
— Дай Бог видеть тебя другом, а не врагом, — прозвучало пожелание вслед уходящему.
Солнце перевалило за полдень. Не снявший воинскую сряду, князь трапезовал вдвоем с женой. Анастасия ела молча, но в конце концов нарушила молчание:
— Свет мой, ощущаю себя так, будто накануне хищнического захвата страшными литовцами Смоленска.
От неожиданности князь выронил баранью кость из пальцев.
— Уф! Я уже не свет твой, — заговорил горько. — Я твоя тьма. Вот недавно, стоя на заутрени в ночь Светлохристова Воскресения, вместо молитв думал грешным делом: как быть? Покойный государь-братец назвал опекуном сыну алчного Витовта, захватчика Смоленска. Тот, слышно, аж подпрыгнул на своих старых ногах. Ему такое звание чрезвычайно близко к сердцу: можно сказать, Москва положена к его ногам. Софья Витовтовна шныряет не без дела туда-сюда меж сыном и отцом. Мое же противостояние мальчишке бесит старика. Даже при небольшом вооруженном столкновении он к нам по праву вторгнется, будто унять усобицу, на деле же сглотнуть еще кусок земли. Вот этого, единственного, я, как огня, страшусь. И не знаю, поднимать ли меч иль прятать в ножнах до последней крайности.
Княгиня с каменным лицом молчала. Не находила, что сказать.
— О Галиче, — продолжил разговор Юрий Дмитрич, — не помышляй, любовь моя, как о Смоленске. Галич не будет взят. Я здесь оставлю мощную оборону. Отчину свою не обреку огню, грабежу и полону. Да и не понадобится она кремлевским заправилам. Преследователи охотятся за мной, а не за галичанами. Меня же здесь не будет. Так птица, отлетая от гнезда, хранит его, уводит за собой хищников.
Трапеза окончилась, как началась, в молчании. Княгиня встала и поцеловала супруга.
— Все правильно. Все верно и умно. Только, — она длительно вздохнула, — куда же мы, к кому пойдем, где станем…
Юрий Дмитрич нарушил обычай: не предался послеполуденному сну. Времени было в обрез. По уходе княгини вышел в Переднюю, где договорился встретиться с соратниками. Его ждали. Ватазин грыз перо, что всегда держал за ухом. Вепрев, пристроившись к подоконнику, чертил что-то на клочке пергамента. Борис Галицкий, Данило Чешко, Семен Морозов сидели рядком на лавке в задумчивости. Сыновья, Василий со средним Дмитрием, попросившие дозволения присутствовать, шептались в уголке с Путилой Гашуком, как, бывало, в Вятке перед сборами на охоту.