Юрке противно было слушать этот шепелявый голос, он сбоку посмотрел Ширихе в лицо и спросил:
- С чего это у тебя такая здоровая бородавка выросла?
Шириха так и подскочила.
- Глажищами-то жыркает, чишто шыч,- проворчала она, отворачиваясь от Юрки.
- Не хоть щец похлебать, Марфа? Постные… А то все говоришь.
- Пойду я… Надыть еще кожу подоить, - Марфа Ширина ткнула клюкой в дверь. - Меня-то гошподь бог помиловал… Ни единого штеклышка не вылетело. Он, гошподь, жнает, кого накажывает… У Губиных курятник в щепки ражнесло. Прощевай, Вашилиха.
- Эх, тетка! - крикнул ей вслед Юрка. - Заладила: «Гошподь, гошподь!» Хочешь, на икону плюну - и мне ничего не будет.
Шириха так хлопнула дверью, что с рамы еще одно стекло упало и разбилось на подоконнике.
Бабка, стуча деревянной поварешкой о чугун, наливала Юрке щи в тарелку.
ТРУДНО ЖИТЬ БЕЗ САПОГ
В доме бабки Василисы стали твориться непонятные вещи. На дню несколько раз из буфета пропадали хлебные карточки и снова находились. Однажды, проснувшись утром, бабка не обнаружила свои валенки, которые положила на ночь в печку просушиться. Бабка засунула голову в печь и долго шарила там рукой.
- Что за наказание? - испуганно сказала она. - Нечистая сила в доме завелась… Тьфу!
Юрка прыснул со смеху.
- Чего зубы-то скалишь? - подозрительно посмотрела на него бабка. - Не ты ли озорничаешь?
- У тебя нос в саже, - сказал Юрка.
Бабка подошла к зеркалу и, послюнив конец платка, стала тереть свой толстый нос.
- Нащипай лучины, - сказала она.
Юрка взял с шестка сухое сосновое полено, зажал его между коленями и большим ножом с деревянной ручкой стал откалывать щепки. Бабка запалила лучину и хотела положить в печку, под дрова, но… тут увидела свои валенки. Они рядышком стояли на самом видном месте.
Горящая лучина рассыпалась, а бабка, пятясь от печки, стала креститься.
- Домовой?…
- Где? - подскочил Юрка к печке и, заглянув в черный проем, разочарованно произнес:
- Какой же это домовой? Твои валенки…
Бабка молча подобрала обуглившуюся лучину и затопила печь. Юрка, сидя на подоконнике - своем любимом месте, - делал вид, что смотрит в окно. На самом деле краем глаза он следил за бабкой.
Маленькая, крепкая, в белом платке, она ловко, без всякой суеты управлялась у большой громоздкой печи. Когда она нагибалась за чем-нибудь, тонкий поясок передника с завязкой сползал к лопаткам. Бабка все время поправляла его. Старенькая, застиранная юбка спускалась до самых пят. На шерстяной вязаной кофте, чуть ниже ворота, - дырка.
Бабка ворочает в печи ухватом, а красный отблеск весело пляшет на залатанном фанерой окне. На кухне тепло, а на улице снег с неба сыплется. Четыре сосны, что стоят на пригорке, побелели. И крыша вокзала стала белой.
Не успели сесть за стол - пришла Шириха. Юрка первым долгом посмотрел на ее ноги. Они были обуты в крепкие, даже неподшитые валенки. На голове Ширихи, как всегда, качались «заячьи уши». Юрка все время удивлялся: зачем она завязывает концы своего платка на голове, а не на шее, как все люди? Он. мысленно так и прозвал ее: Заячье ухо.
- Шлыхала новошть, Вашилиша? - с порога затараторила она. - Германеч к самой Мошкве подошел… Шветопредштавление!
- Чаю валить? - спросила бабка.
Шириха, не раздеваясь, уселась за стол, кошелку свою поставила рядом, возле ног.
- Говорят, германец верующих не трогает, - быстро оглядев скудно накрытый стол, сказала она. - Партейных вешает. Бежбожников.
- Всех не перевешает, - хмуро глянула на Шириху бабка. - Миша мой тоже партейный.
Шириха прикусила язык и, выставив из широкого рукава пальто худую руку, проворно схватила из сахарницы самый большой кусок сахару. Юрка поморщился, но ничего не сказал. Прихлебывал из блюдца чай и в упор смотрел на незваную гостью, которая уже нацелилась черным глазом на поджаристый картофельный пирог. Попробовав, отодвинула. Видно, обозналась, приняла его за мучной.
- Не пишет твой шынок-то? - помягче спросила Ши- риха.
- Воюет, - сказала бабка. - Не до писем.
- К Федотовой Анне вчера приехал шын, - продолжала Шириха. - В Ташкенте служит. Ковер привез. Жа- гляденье. Такой сейчас не купишь. И фрукту ражного привез. Шухого фрукту. А сам из себя полный такой, предштавительный. На шкладе работает. Добра у него - вагон!
- Миша на фронте, - сердито сказала Василиса.- Танкист. Мой бы сын в Ташкенте не сидел.