С высоченных тополей, растущих в привокзальном сквере, срывались желтые листья и, вычерчивая в воздухе мудреную спираль, медленно падали на землю.
Бабка Василиса притащила из сеней большое цинковое корыто. Выдвинула ухватом из печи двухведерный чугун с кипящей водой и, кряхтя, опрокинула в корыто. Изба до потолка наполнилась клубами пара.
- Скидавай свою ветошь… Слышишь?
- Чего придумала? - глаза мальчишки растерянно забегали. Он сполз с подоконника и боком двинулся к двери, но цепкие бабкины пальцы ухватили его за воротник.
Вода горяча. Она ужалила пятки, окрасила в розовый цвет тонкие, как две скалки, ноги. И все-таки было приятно! Разомлевший мальчишка сидел в корыте и шевелил в воде всеми двадцатью пальцами.
- Тощий-то! - бабка провела мочалкой по ребрам.- Пересчитать можно… Худо без мамки-то!
Она достала ножницы и, зажав под мышкой буйную мальчишечью голову, обкорнала ее. Голова стала круглой, с выступом на затылке. Мальчишка пощупал ее и расстроился.
- Куда я теперь с такой башкой? - сказал он.- Изуродовала человека…-.
Бабка промолчала. Наверное, не расслышала. Три чугуна горячей воды извела она, прежде чем отмыла всю грязь с мальчишки. А потом собрала лохмотья в кучу и - в печку.
Мальчишка молча метнулся к пылающей печи, засунул по плечо мокрую руку, выхватил оттуда тлеющие тряпки и, обжигаясь, вытащил из кармана пиджака потрепанную колоду карт и бритву.
- А коли и сгорело бы все это добро - не велика беда, - сказала бабка.
Воротя нос в сторону, она ухватом подцепила лохмотья и снова запихала в печь. Мальчишка голый стоял в корыте и хлопал себя по острым мокрым коленкам. А бабка, согнувшись над раскрытым ящиком комода, долго перебирала там глаженое белье. Выложила на хромоногую табуретку трусы, рубаху, зеленые солдатские штаны со штрипками. А вот верхнюю рубашку так и не могла сыскать. Взяла да и положила на штаны свою ситцевую васильковую кофту.
- Одевайся…
В трусах можно было утонуть, рукава рубахи свисали до полу, а до карманов штанов - не дотянуться.
Мальчишка покосился на кофту, отложил было ее в сторону, но потом, вздохнув, тоже надел. Бабкина кофта с пышной сборкой на груди пришлась ему впору.
Глядя на этот шевелящийся комок одежды, из которого тыквой торчала стриженная ступеньками голова, бабка засмеялась:
- Господи ты боже мой… Ну как есть чучело огородное. Хоть на грядку ставь. Ни одна ворона не сядет.
Мальчишка, присев, сердито воткнул кулаки в карманы, подтянул штаны повыше и пробурчал:
- Спалила шмотки, а теперь - чучело! Мой френчик еще бы носить и носить… Совсем как новый.
- Дырки на нем старые…
- Гони мои корочки.
- Что? - удивилась бабка.
- Ну, эти… ботинки мои. Куда заначила?
- Под печкой сохнут. Нужны мне твои ботинки.
- Коли надо, и без корочек сбегу.
В углу на черном сосновом чурбаке запыхтел, зафырчал полуведерный самовар.
Мальчишка еще никогда не пил такого вкусного душистого чаю. В окно стучится непогода. Ветер с воем налетает на провисший частокол, стараясь повалить его.
На дороге в луже плавает рваная галоша. А второй что-то не видно.
Бабка осторожно кладет в рот малюсенький кусочек сахара и подносит блюдце на трех растопыренных пальцах к самому носу, дует на кипяток и, прижмурив глаза, звучно прихлебывает.
Мальчишка пробует пить таким же манером, но, расплескав кипяток на штаны, отказывается от этой затеи. Он ставит блюдце на край стола и, нагнув шею, начинает со свистом втягивать в себя чай.
Бабка сосредоточенно дует на кипяток, но мальчишка то и дело ловит ее внимательный взгляд. Теплый взгляд, добрый.
- Сынок, как звать-то тебя? Аль без имени? - бабка придвигает к нему поближе резную стеклянную сахарницу с отбитым краем. - Да ты бери сахар-то…
Мальчишка пьет молча. Исподлобья бросает на бабку настороженный взгляд. А она, держа блюдце наотлет, ждет. Три раза задавала ему этот вопрос и три раза мальчишка презрительно отворачивался.
- Уж не потерял ли ты, родимый, свое имячко, мотаясь по белу свету?
Мальчишка, опустив глаза, бурчит в блюдце:
- Гусь…
- Что гусь?
- Юрка Гусь… Ну, фамилия у меня такая… Гусь!- в первый раз улыбается мальчишка, показав дырку на месте выбитого зуба. А на щеке обозначается маленькая ямочка.
- Годков-то сколько?
- Двенадцать.
- Ишь ты?-удивляется бабка Петровна. - С виду- то и не дашь… Больно ростом махонький. Как же ты батьку с маткой потерял? Может, живы? Убиваются поди…
Дрогнувшей рукой Юрка отодвигает от себя сахарницу, и она падает на край стола, рассыпав на бабкин подол мелко наколотые кусочки сахара.