- Нет у меня ни батьки, ни матки! Нет! Ясно? - голос его срывается: - Один я…
И, встав из-за стола, подошел к печке и посмотрел на свои ботинки. Еще мокрые. Когда высохнут? Кошка, потоптавшись на полу, махнула на печку. Вслед за ней туда забрался и Юрка Гусь. На печке тепло. Пахнет грибами и сушеной малиной. Он не заметил, как заснул. Когда проснулся, в окна вползли сумерки. Углы в избе потемнели, только русская печка все еще белела, разинув черный рот.
Грохнув на пол маскировочный щит, Юрка Гусь потребовал:
- Эй, баб, молоток мне и гвозди! Дырку надо залатать. Не то прилетит фриц и разбомбит.
ОКО ЗА ОКО
Старый потемневший под дождями и ветрами бабкин дом глядит на дорогу четырьмя окнами, крест-накрест заклеенными узкими газетными полосками. Из окна видно парадное крыльцо: два резных столба и крытый дранкой навес. Парадной давно не пользуются, и бурая, облупленная дверь накрепко заколочена досками. Ветхий, подпертый кольями частокол провис. Мальчишки не могут пройти мимо, чтобы не побарабанить по нему палкой.
За дорогой в ряд стоят четыре сосны. У одной из них ствол изогнулся дугой, и кажется, что сосна подбоченилась. Сквозь зеленую хвою блестит оцинкованная конусная башенка на крыше вокзала. Из окон бабкиного дома видно, как мимо станции проносятся на запад эшелоны с танками, пушками, автомашинами, а с запада - санитарные поезда. Пока меж сосен мелькают платформы и теплушки с солдатами, на самоваре дребезжит медная конфорка, а стеклянная дверца старинного буфета распахивается.
Холодный дождик сыплет и сыплет, как из решета. По дорогам разлились большие пенистые лужи. По утрам морозец чуть прихватывает их льдом, хрупким и тонким, как корочка на картофельной драчёне, которую бабка чуть свет подает на стол. Машины, проезжая мимо, крошат лед и обдают забор жидкой грязью.
Ночью прилетел немецкий самолет и долго кружил над станцией, чего-то вынюхивая. Юрка проснулся внезапно, будто кто-то за пятку дернул. Открыл глаза и прислушался. На печи похрапывала бабка. Прерывистый гул самолета удалялся. «Улетел, гад!» - облегченно вздохнул Юрка, слыша, как бухает сердце. Нет! Гул нарастает. «Ве-зу-у, ве-зу-у, ве-зу-у…» - вой лезет в уши, кусает спину мурашками.
Вдруг будто луна прыгнула с неба. В щели ставен ударил холодный белый свет. Он задрожал на стеклах буфета, заплясал на потолке. Это немецкий бомбардировщик спустил на парашюте осветительную ракету.
- Бабушка-а! - закричал Юрка, вскакивая. - Бабушка, можно, я к тебе… на печку!
- Что? А? Замерз? Ну, полезай… Гляди-ко, светает,- бабка заворочалась, закряхтела.
Поддерживая штаны, Юрка поспешно вскарабкался на теплую печь. Дрожа, забился бабке под бок и притих.
- Небось, страшное приснилось? - зевнула бабка Василиса. - Бывает.
- Немец летает, - Юрка умолк. - Слышишь, опять, гад, развернулся. Сюда летит.
«Ве-зу-у, ве-зу-у, ве-зу-у…» - Юрке кажется, что самолет сейчас обязательно сбросит бомбу прямо на их дом. Он изо всех сил упирается ногами в низкий потолок и крепко закрывает глаза: «Сейчас! Вот-вот сейчас бабахнет!»
«Мур-р, мур-рр…» - удаляясь, мурлычат моторы. Пронесло!
Ничего подозрительного не заметил на станции «Юнкере». Только зря ракету спалил. Долго висела она в ночном небе, разлив по крышам домов мертвенно- бледный свет.
В эту ночь Юрке так и не удалось заснуть. Лишь серенький рассвет прокрался в окна, на дороге зафырчали машины. По крыльцу затопали тяжелые сапоги, раздался громкий стук.
- Видать, ночлежники. - Бабка накинула на плечи фуфайку и, зевая, сползла с печи. Сунула ноги в валенки с галошами, зажгла лампу. Гремя оружием, котелками, флягами вошли пятеро военных. Они натащили с собой в избу утреннего холода. Сгрудили в угол вещевые мешки, поставили к стене автоматы. У всех усталые лица, воспаленные глаза,
- Полезай на печь, мамаша, - пробасил здоровый парень с двумя красными кубиками на петлицах. - Мы тут сами устроимся. Малость заморились. Двое суток в машине. А дороги у вас…
Покраснев от напряжения, командир с трудом стащил грязный сапог. Размотал почерневшую портянку и, блаженно зажмурившись, пошевелил пальцами.
- Эх, портянки бы посушить, - вздохнул он. - А то ведь утром сапоги не натянешь.
- Чего он там бубнит? Не слышу! - бабка Василиса выпростала из-под платка маленькое ухо. - Говори громче, сынок, глухая я.
Отдернув ситцевую занавеску, Юрка высунул стриженную ступеньками голову.
- Сушите, пожалста, сколько влезет. Печка горячая!
- Ого! - улыбнулся командир, расстегивая ворот гимнастерки. - Оказывается, в доме и мужчина есть.