— Ромашка, — сказала Рита. Сорвала цветок и, пряча от Юрки смешливое лицо, стала отрывать белые лепестки.
— У меня есть знакомый капитан. Мужик что надо… Он приказал повару Дика кормить. Надо было сразу к дяде Васе, а я консервы… и колбасу.
— Любит! — воскликнула Маргаритка и высоко подбросила желтоголовую общипанную ромашку. У ее ног лежали белые лепестки. Серые Маргариткины глаза с любопытством смотрели на Юрку.
А он обалдело глядел на нее и бормотал:
— Зря я это… Не надо было брать консервы… и колбасу.
— Какие консервы? — смеясь, спросила Рита.
— Тушенка.
— Какая тушенка? Вот дурачок!
Маргаритка позвала Дика, сорвалась с места и помчалась по дороге. Только длинные ноги замелькали. Остановилась возле толстой медноствольной сосны, перевела дух и крикнула:
— Завтра на речку!
ГОСТЬ С АЭРОДРОМА
На рассвете Василиса разбудила Юрку.
— Картошку окучивать, — сказала она.
— Зачем еще? — зевая, спросил Юрка.
— Чтобы хорошо росла.
— Она и так вырастет. Не надо, баб?
Василиса пожевала губами и, завязав потуже платок на голове, вышла в сени.
Юрка полежал немного и стал одеваться. По полу прыгали солнечные зайчики. Один из них забрался в алюминиевую тарелку, стоявшую на полке, и она весело засияла.
Дик лежал посередине избы. Один глаз спит, другой — на Юрку смотрит. Дику тоже хочется спать. Ему можно. Ему не надо картошку окучивать.
Белка лежала напротив Дика и настороженно глядела на него. Чего ей от Дика надо? На улице и близко не подходит, а в избе так и следит за ним.
Когда Юрка вышел на крыльцо, бабка уже ковырялась в огороде с мотыгой. Тихо и прохладно на улице. Солнце наполовину поднялось из-за леса. Длинные тени протянулись от изб, заборов. Иглы на соснах влажно блестели. На дороге пусто. Не слышно поезда. И вот утреннюю тишину прорезал звонкий пастуший крик:
— Эге-ге-гей! Бо-о-о!
И тишины как не бывало. Заскрипели двери скотников, захлопали калитки. Поблизости замычала корова. В ее густое мычанье вплелось дробное козлиное беканье. А тут еще поддали жару петухи. Пошли перекликаться от двора к двору. Петушиная перекличка скоро оборвалась. Немного осталось петухов в поселке.
К изгороди прислонена мотыга. Это для Юрки. Он взял мотыгу, повертел в руках, сморщился: тяжелая. Встал в бороздку, с размаху всадил в землю. Бабка покосилась на него, но ничего не сказала. Юрка из озорства еще раз всадил мотыгу не туда, куда надо. Бабка — никакого внимания. Вздохнув, поплевал на руки, как это делал на аэродроме, и стал окучивать.
Поравнявшись с бабкой, все же буркнул:
— Фриц прилетит, бросит бомбу — и вся наша картошка — в небо.
— Балаболка, — добродушно проворчала Василиса. — Гляди под ноги-то, а то по пальцам тяпнешь.
Рукам стало горячо, теперь жди мозолей. Через час заныла спина, шея, защипало между лопатками.
— Перекур, — сказал Гусь и бросил мотыгу в борозду.
Бабка продолжала окучивать. Она уже на три борозды обогнала Юрку.
— Шабаш! — крикнул он. — Заморилась ведь, отдохни.
Бабка обогнала его на четыре борозды. Ее маленькая фигурка не спеша двигалась вдоль зеленого кустистого рядка. Мотыга равномерно поднималась и опускалась. «Старая, а, гляди, не устает», — подумал Юрка. Посмотрел на свои руки — мозолей пока не видно. Потом будут…
— Бабушка, хочешь, я в лес сбегаю? — сказал Юрка. — За грибами. Говорят, за пожней колосовики пошли.
— Рано им еще, — сказала Василиса. — Какие сейчас грибы? Неделю печет… Грибы, родимый, после дождя бывают.
— А почему же поганки растут?
— Вот тебе урок, — сказала бабка, — до завтрака — четыре борозды.
Юрка прикинул: многовато. Ничего не поделаешь, надо браться за мотыгу. Тут не до разговоров.
В самый разгар работы возле дома остановился бензовоз и стал сигналить.
— Цыган! — обрадовался Юрка. Бросив мотыгу, побежал к калитке. Так и есть; чернобровый Семен вылез из кабины и, улыбаясь, ждал Юрку.
— Здорово, Огурец! — пожал руку. — Занимаешься сельским хозяйством? Добро.
— Надо же бабке помочь, — солидно сказал Гусь. — Старая, зашивается.
— Добро, — повторил Семен. — На аэродром хочешь?
— Как там? — помолчав, спросил Юрка.
— Летают, — неопределенно ответил Семен.
Юрка ожидал, что он передаст ему приветы, расскажет новости. Как там Вася-Василек? Летчики? Но Семен похлопывал синей пилоткой по сапогам, помалкивал. Черные волнистые волосы спускались ему на обожженный солнцем лоб. Широкие брови смыкались на переносице. Большой, сильный, стоял Семен и с любопытством смотрел на Юрку. Давненько не виделись они. С весны. Изменился Гусь. Ростом выше стал. Лицо обострилось, похудело. Скулы, как две сливы, выпирали на щеках. А буйный прямой волос рос как хотел: вкривь и вкось. Глаза были такими же большими и зелеными, только вроде бы помягче стали, подобрее.
— Поехали, Огурец, со мной, — сказал Семен.
— К летчикам?
— Будешь шофером… Машину научу водить.
— Бензовоз?
— А что, плохая машина?
Гусь окинул равнодушным взглядом пузатую машину, похожую на гигантского зеленого муравья с яйцом, сказал:
— Поднеси к твоему бензовозу спичку — один пшик останется.
— Не поедешь?
— Кабы к летчикам, — сказал Юрка. — А бензовоз… Ты же сам говорил, что на нем после войны воду будешь возить. А я летать хочу. Как Северов.
— Учиться на летчика, Огурец, надо, — сказал шофер. — А ты лоботряс.
— Лоботряс? — сказал Юрка. — Погляди, сколько борозд окучил! А эти хорды, разные там углы, винты — чепуха. Был бы Северов живой — научил. И Вася-Василек научил бы. Я знаю. Я воду и бензин не хочу возить. Летать хочу.
— Летчик — это шофер, — сказал Семен. — Воздушный. Я бензин вожу, а летчик — бомбы. Я по земле, а он по воздуху. И вся разница.
Бабка разогнула старую спину и, опершись подбородком на отполированную ручку мотыги, посмотрела на них.
— Чего языком попусту мелешь? — сказала Юрке. — Позови человека в избу.
Семен взглянул на часы и полез в кабину.
— Чаю-то попей, — упавшим голосом сказал Гусь. Он подумал, что Семен уезжать собрался, но шофер вытащил из угла тугой вещевой мешок, вскинул его на плечо и зашагал по тропинке за Юркой. «Чего это у него в мешке? — заинтересовался тот. — Да много как… Не запчасти, надо полагать, продукты… Наверное, сухой паек получил».
Семен понравился Василисе. Он громко отвечал на ее вопросы, рассказал о положении на фронтах. Узнав, что ее сын — танкист, успокоил:
— Такая громада… Не так-то просто прошибить. Броня!
Когда самовар закипел, Семен, словно пушинку, поставил его на стол.
— Угостить-то тебя нечем, — загоревала бабка. — Уж больно парень-то хороший… Справный.
Семен засмеялся, и его ровные белые зубы заблестели на смуглом цыганском лице.
— Не тужи, мать, — сказал он, хитро прищурив глаза. — Огурец угостит…
Юрка вытаращил на него глаза.
— Ты чего?
— Развязывай мешок, — сказал Семен.
Юрку уговаривать не пришлось. Он за лямку подтащил тяжелый мешок к столу, развязал. В мешке лежали хлеб, сухари, консервы, сахар, брусок сала, банка с комбижиром, который почему-то называли «лярд».
— Сколько жратвы! — обрадовался Гусь.
Дик лапой отворил дверь и пробрался в избу. Но к столу не подошел. Лег посередине комнаты, положил морду на лапы и глаза прикрыл: дескать, наплевать мне на хлеб, сало и консервы. Только влажный нос выдавал Дика. Нос морщился, сжимался, шумно втягивал воздух.
Юрка стоял возле мешка. В одной руке он держал буханку хлеба, в другой — сало. Лицо у него было немного растерянное.
— Кому все это? — наконец спросил он.
— Тебе.
— Мне?!
Семен шутит. Кто ему, Юрке, столько продуктов отдаст? Это его, Семена.
А сам что будет есть?
Нет, столько сразу нельзя брать… Много.