— Балда ты, вот кто! — сказал мальчишка. — Во-первых, я тебя и пальцем не тронул, а во-вторых, я пока и драться-то не могу… А то бы…
Летчик молча смотрел на них. Дик, вздрагивая чуткими ушами, обнюхивал Юркину фуфайку.
— За что же вы дружка своего этак отделали? — спросил летчик. — Тебя как зовут?
— Стасик. Я его не отделывал. — Мальчишка потрогал покрасневшую щеку. — А зачем он у рыжего Жорки ракетницу стащил? Жорка обещал ребятам по куску сахару, если они отколотят этого… Гуся. Ну, ребята подкараулили и всыпали ему… Только это не по правилам! Нужно драться один на один, правда?
— Точно! — согласился летчик. — А то, как «мессершмитты», налетели на одного. Крепко они тебя намолотили… Гусь?
Юрка исподлобья взглянул на летчика. Лицо совсем молодое. Под носом черненькие усики, от подбородка до самой губы тянется светлый шрам. Во рту под шрамом блестят два золотых зуба. Темные насмешливые глаза.
— Ничего… Я их теперь тоже по одному подкараулю, — проворчал Юрка, облизывая распухшие губы. — А гада Жорку из этой ракетницы… прикончу.
— И правильно! — вдруг сказал курчавый. — Пускай в другой раз дерется по правилам… И ракетницу не отдавай ему.
— Про какую это вы ракетницу толкуете? — спросил летчик.
— Испорченная… без курка, — быстро сказал Юрка и выразительно посмотрел на Стасика. Стасик опустил глаза и стал ногой ковырять землю. Сильный, натянутый, как струна, Дик равнодушно повел носом в сторону курчавого мальчишки и снова с непонятным любопытством потянулся к Юркиной фуфайке.
— Не кусается? — спросил Юрка, отодвигаясь.
— Нет… Целиком глотает.
— У нас в Ленинграде тоже была овчарка, — вздохнул курчавый. — Байкал. Только его съели.
— Как съели? — вытаращил глаза Юрка. — Прямо так взяли и съели?
— Не знаю. Она пропала. Говорят, съели. В Ленинграде блокада. Ну, и голод… У нас из дому даже все мыши убежали: есть нечего. А потом мама умерла. А папа до сих пор ничего не знает. Он на фронте. Я три дня на кровати лежал. Никак не встать было. Подниму руку, а она — бух! — обратно падает.
Мальчишка сжал тонкие пальцы в кулак и согнул руку в локте.
— Потрогай-ка! — повернулся он к Юрке. — Уже мускулы появились, а раньше одна кость была.
— Плохо, говоришь, в Ленинграде? — спросил летчик.
— В нашем доме десять человек умерли с голоду.
Юрка подобрал с земли корку хлеба и протянул Дику. Тот заворчал и отвернулся.
— Не надо, — сказал летчик. — Не берет он из чужих рук.
— И Байкал не брал.
— Давно из Ленинграда? — спросил летчик.
— Сначала меня в лазарет положили, потом на самолете эвакуировали… Я очень слабый был и ничего не запомнил. А тут у меня тетя. Я у нее живу. А вы какой летчик? Истребитель?
— Не совсем. Штурмовик.
— На ИЛах летаете, да?
— Точно, — улыбнулся летчик. — А ты видел ИЛы?
— Ну да, они низко-низко летают, над самыми крышами. А высоко могут?
— Могут, — сказал летчик.
— Я видел, как наш самолет сбили, — сказал Юрка. — Фриц дал очередь — самолет и загорелся. А фриц улетел.
— Бывает и такое, — сказал летчик.
— А вы сбиваете немцев?
— А чего на них любоваться? Сбиваем.
— В Ленинграде часто сбивали «юнкерсов», — сказал Стасик.
— А что штурмовики делают? — спросил Юрка.
— Воюют, — сказал летчик. Он посмотрел на Юрку. — Не умеешь, Гусь, защищаться. Какой дурак голову подставляет под кулаки?
— Их вон сколько, — проворчал Юрка.
— Голову, Гусь, надо защищать.
— У него хлеб был за пазухой, — сказал Стасик. — Растоптали.
— У меня башка целая. — Юрка пощупал затылок. — Мою башку и камнем не прошибешь…
— По-честному надо драться, — сказал Стасик.
Юрка ничего не ответил. Он подошел поближе к летчику и потрогал кожаную куртку.
— Всем такие дают? — спросил он.
— Нравится? — усмехнулся летчик. — Будешь летать — и тебе выдадут.
— Я знаю, где ваш аэродром, — сказал Юрка. — Приду.
— В гости?
— Я люблю глядеть на самолеты.
Дик раз-другой царапнул хозяина лапой. Летчик посмотрел на черный циферблат часов.
— Что-то наша машина застряла.
Он достал из кармана плитку шоколада и, разломив на две равные части, отдал ребятам.
— Жуй, народ!
Пожал ребятам руки, хлопнул Юрку по спине.
— Не горюй, малый, заживут твои боевые раны. А ты, Стасик, не серчай на него. Сгоряча он тебя по уху… Так, Гусь?
— Понятно, сгоряча, — неохотно отозвался Юрка. — Я же не видел, кто меня лупит.
Возле них затормозила грузовая машина. В кузове — гора ящиков. Не заглушая мотора, шофер в синем комбинезоне молча уступил место за рулем летчику и открыл дверцу с другой стороны. Дик тотчас вскочил в кабину и уселся на сиденье рядом с неразговорчивым шофером, выставив в боковое окно довольную морду.
Летчик помахал мальчишкам рукой, улыбнулся и тронул машину.
— Летчик! — Юрка, растопырив пальцы, посмотрел на свою грязную руку, которую ему только что пожал этот человек.
Стасик задумчиво глядел на дорогу. Полы его короткого серенького пальтишка трепыхал ветер.
— Чтобы летчиком быть, нужно ничего не бояться? — спросил он.
— Я ничего не боюсь, — сказал Юрка.
— Я — бомбежки, — вздохнул Стасик. — В Ленинграде не боялся, а тут снова… Особенно ночью.
— Дело дрянь, — сказал Юрка. — Можно помереть. Со страху. Немец, гад, приделывает к бомбам какие-то свистульки. Летит бомба и воет, как ведьма, а у людей вся психология — к чертовой бабушке.
— Психика, — поправил Стасик. — Снаряды тоже воют, только не так страшно. Если услышал, снаряд воет, значит, не бойся: упадет далеко.
— Ничего парень этот летчик, — сказал Юрка и положил в рот последний кусочек шоколада.
Стасик съел только половину. Остальное завернул в бумажку и спрятал в карман.
— Тете, — сказал он, поймав удивленный Юркин взгляд.
— А я сожрал. — Юрка облизал липкие пальцы и покачал головой. — Надо бы бабку угостить…
Расходиться по домам не хотелось. Они стояли у забора, ладошками сгребали с жердей пушистый снег и клали в рот.
— Ну, я пойду, — сказал Стасик, не двигаясь с места.
— Где ты живешь?
— На Кооперативной…
— А я на Советской.
Помолчали. Стасик поежился под летним пальтишком и снова сказал:
— Надо идти… Пока.
— Бывай, — сказал Юрка.
ЗЕЛЕНАЯ РАКЕТА
Юрка с бабкой Василисой пили чай, когда в дверь раздался стук.
— Приятного аппетита, — вежливо сказал Стасик, вытирая ноги о жесткий половичок.
Бабка подняла глаза от блюдечка. Взглянула на мальчика, а потом перевела взгляд на зеленый жестяной ящик, что Стасик держал под мышкой.
— А-а… у Серафимы живешь? — вспомнила бабка. — Она тебя приголубила. Слыхала.
Юрка выскочил из-за стола, накинул фуфайку.
— Айда во двор!..
Из леса на станцию ползли по снегу голубоватые длинные тени. Мимо вокзала простучал товарняк. На платформах промелькнули танки с зачехленными пушками. С заснеженных крыш вагонов настороженно глядели в небо спаренными стволами зенитные пулеметы.
Стасик уселся на обледенелую ступеньку и, щелкнув задвижкой, открыл ящичек.
— Сколько их! — обрадовался Юрка. — Постреляем!
В узком металлическом ящичке плотно, одна к другой лежали новенькие ракеты.
— Где достал?
— Достал…
Стасик защелкнул крышку и спрятал ящик за пазуху.
— У Хотяевского моста, в лесу.
Юрку даже пот прошиб, так сильно захотелось ему заполучить этот зеленый ящичек. Но, судя по всему, Стасик не собирался с ним расставаться.
— Давай дружить, — с воодушевлением сказал Юрка.
Стасик недоверчиво покосился на него.
— Пожалуйста… Только ракеты я тебе не отдам.
— Думаешь, я из-за ракет?
Стасик посмотрел Юрке в глаза и ничего не сказал. Юрка покусал нижнюю губу и сказал:
— Зачем тебе столько?
— Пускай лежат.
— Так всю жизнь и будут лежать? — насмешливо спросил Юрка. — Сгниют.
— Я пойду, — сказал Стасик.
Юрка нахмурился и замолчал. Долго сидели они рядом, глядя в разные стороны.
— Знаешь, где я их нашел? — заговорил Стасик. — В муравьиной куче. Гляжу, муравьи мечутся как угорелые, ну, я взял сук да и давай ковырять… — Стасик умолк, прислушался. — Юр! Фашисты летят!
— Наши это! — дернул Юрка плечом. — Я по голосу узнаю… Ну а дальше?
— Ковырнул, а там вот этот ящик. Я бы и ракетницу нашел, да тут подскочил Жорка, оттолкнул меня и давай сам копаться. Сграбастал ракетницу, гад рыжий… А я ее первый увидел. Говорю ему: «Пускай у нас все будет пополам — и ракеты, и ракетница…» А он говорит: «Нашел дурака! Ракеты твои перестреляешь, а ракетница останется…» Он и ракеты хотел отнять. Не вышло!
Из глубины леса, с той стороны, где клуб, вылетела зеленая ракета. Она красиво изогнулась в небе наподобие огромного знака вопроса и медленно растаяла.
— Летят! — вцепился в Юркину фуфайку Стасик. — И ракета!
Юрка открыл было рот, но колкий страх приморозил язык к нёбу: на большой высоте, раздирая сумрачную пелену вечернего неба, двигалась стая «юнкерсов». Черные капли отделились от самолетов и с металлическим воем понеслись на притихший поселок. Капли увеличивались, росли, и от них трудно было оторвать взгляд. Капли падали прямо на голову. Ребята не помнили, как оказались лежащими на земле у поленницы дров. Все вдруг провалилось в какую-то яму. Сколько времени продолжалась бомбежка? Минуту? Час? Они не знали. Какая-то сила придавила их к земле и не давала поднять голову. А земля вздрагивала и тряслась, будто от страха.
Словно злой великан на ходулях прошагал по поселку. «Ух! Ух! Ух!..» Ушел, а следы остались — глубокие черные ямы, и долго еще в них курился ядовитый зеленый дымок.
Вставать с земли не хотелось.
Не хотелось ни о чем думать, даже радоваться, что черные стальные капли пронесло мимо. Тишина, звенящая, похоронная тишина.
И вдруг где-то за домами, вблизи — прерывистый дикий вопль.
Стасик сел на землю, дотронулся до Юрки.
— Кричат.
— На Кооперативной, — сказал Юрка, поднимаясь. — Поглядим.
В переулке уже толпился народ.
Крупная фугаска угодила в угол бревенчатого пятистенка. Дом так и сел на корточки, словно собирался перепрыгнуть через дорогу. В пролом в стене свободно могла бы въехать машина. Юрка и Стасик, держась друг за друга, пытаются заглянуть в эту огромную прореху. Но взрослые все загородили. Только видно, как на исчерканной осколками стене, чуть покосившись, висят ходики с тремя богатырями на циферблате.
Что-то страшное там, за неподвижными спинами людей. Юрке хочется убежать отсюда подальше. И не может. Ноги словно примерзли к земле. Будто сквозь вату, слышится разговор:
— Всю семью под корень вырубил… Даже младенца не пощадил!
— Господи! Что на белом свете деется?
— Лютует, сволочь!..
— У-у-у, звери! — скрипнул кто-то зубами.
— Вон фершал идет!
— А что толку? Мертвых не воскресишь.
Юрка, увлекая за собой Стасика, выбрался из толпы.
— Они чай пили, когда их убило, — сказал Стасик. — Всех пятерых.
Юрка молчал. Больше не сказав друг другу ни слова, они разошлись.
Гусь, оступаясь, взобрался на свое крыльцо. Горьковатый тревожный запах взрывчатки преследовал по пятам. В обледенелую ступеньку крыльца глубоко вонзился длинный зазубренный осколок. Снег вокруг него растаял. В избе было холодно. Пахло штукатуркой и улицей. Стекла мрачно поблескивали на полу. Из печи осколок выломил красный кирпич. Дверь в другую комнату, раньше заколоченная, распахнулась настежь и держалась на одной петле. Большое зеркало над кроватью треснуло посередине. Рамка с фотографиями покосилась. Только медный самовар с короной-конфоркой на голове по-прежнему весело сиял в углу на чурбаке, гордясь своими медалями, выбитыми на желтой выпуклой груди.
Бабка рукавом смахнула со стола на пол штукатурку, стекла и стала собирать ужин. В углу на табуретке маячила чья-то сгорбленная фигура.
— В черковь перештали люди ходить, — услышал Юрка знакомый шепелявый голос, — вот гошподь бог и накажал жа грехи тяжкие. Егор-то на штарости лет, чарство ему небешное, штал бежбожником… Жабыл и дорогу в черковь… А гошподь, он все видит… Гошподь, он ничего не жабывает!
Юрке противно было слушать этот шепелявый голос, он сбоку посмотрел Ширихе в лицо и спросил:
— С чего это у тебя такая здоровая бородавка выросла?
Шириха так и подскочила.
— Глажищами-то жыркает, чишто шыч, — проворчала она, отворачиваясь от Юрки.
— Не хошь щец похлебать, Марфа? Постные… А то все говоришь.
— Пойду я… Надыть еще кожу подоить.
Марфа Ширина ткнула клюкой в дверь.
— Меня-то гошподь бог помиловал. Ни единого штеклышка не вылетело. Он, гошподь, жнает, кого накажывает… У Губиных курятник в щепки ражнешло. Прощевай, Вашилиша.
— Эй, тетка! — крикнул ей вслед Юрка. — Заладила: «Гошподь», «гошподь»! Где он, бог-то? На небе одни самолеты…
Шириха так хлопнула дверью, что с рамы еще одно стекло упало и разбилось на подоконнике.
Бабка, стуча деревянной поварешкой о чугун, наливала Юрке щи в тарелку.