— Пойдёт. А кого ты любишь?
— Я же сказал: одного хорошего человека. А в общем-то, я многое люблю,— добавил Шахназаров, заклеивая конверт.— Вот этот лес, небо, тебя люблю и всех добрых людей. И радуюсь! Знаешь, чему?
— Не-а.
— Тому, что родился на свет не букашкой, к примеру, а человеком. Сознательно живу, всё вижу и понимаю. Сейчас — полдень. Как ты заметил, что он наступил?
— Жарища! Солнце почти над головой.
— Во! И ты это понимаешь. Значит, ты тоже существо разумное.
— И собаки... языки высунули...
— Опять верно! Жара... Берёзки и ёлки тоже, гляди — словно бы обвяли... А ночью я их, знаешь, какими вижу? Будто стоят витязи в шлемах, пики подняли, точь-в-точь из сказок вышли. А утром встану — опять радуюсь: солнце светит, лес шумит, и такая красота кругом, аж дух захватывает!..
На тропинке, ведущей к казарме, показался дневальный.
— Шах, к замполиту!
— Иду!— сразу сникнув, ответил Шахназаров. Сложил конверт пополам, сунул в нагрудный карман гимнастёрки.— Не повезло мне малость, Юрка... Написал, а передам неизвестно когда. Дела-а... Ну, жми домой, а я огонь погашу и на ковёр.
— Как это — жать?
— Ну, беги, значит...
— А на какой ковёр тебя вызывают?
— Так говорят, когда начальство требует. На ковёр, мол, пошёл.
— Опять ругать будут?— испуганно спросил Юрка.
— Ничего, переживём! Главное, у тебя теперь звёздочка есть... Пойдём, доведу до проходной...
Опустив голову, Шахназаров шагал впереди, Юрка, стараясь ступать пошире, поспешал за ним и пытался представить, как он выглядит со стороны в своём мундире, туго подпоясанном широким офицерским ремнём, на котором с правой стороны, чуть оттягивая его, поблескивала коричневая новенькая кобура.
— А меня в школу будут на папиной машине возить, вот...
— Законно,— думая о чём-то своём, вяло согласился Шахназаров,— пешком далеко.
Теперь они шли по самому центру строевого плаца. Юрке было приятно, что солдаты — и заполнившие курилку, и выглядывающие из окон казармы — обращают на него внимание. Отовсюду доносилось:
— Формочка-то, как влитая!
— Вот это солдат!
— Юра, давай насовсем в казарму, кровать поставим.
— Юра, строе-вым!
Возле проходной, надкусив яблоко, стоял «товарищ Петров» в спустившихся запыленных трусишках, удивлённо и зачарованно глядел на Юрку. Едва Шахназаров и Юрка поравнялись с ним, он преданно, с радостной тревогой заглядывая в Юркины глаза, представился:
— Я — товалищ Петлов.
— Да ну тебя!— отмахнулся Юрка.— Надоел... Всё лезет и лезет...
Мальчик огорошено поморгал глазами и неожиданно заплакал. Юрка поморщился. Шахназаров подхватил мальчика на руки:
— Не надо, Витя, реветь. Юрка тебя никогда больше не обидит. Если же обидит, я перестану с ним дружить.
— А на речку пойдём?
— Обязательно. Только завтра.
— А девчонки?
— И девчонок возьмём, они тоже хорошие ребята.
— А Юрку возьмём?
— Позовём, если не забудем...— Шахназаров опустил мальчика на землю и, не взглянув на Юрку, будто его здесь и не было, зашагал к казарме.
— Дивизион, строиться!— объявил, выйдя на крыльцо, дневальный.
«Товарищ Петров» подтягивая штанишки, побежал в сторону курилки, Юрка нехотя поплёлся за проходную.
У офицерских домиков — никого, все женщины собрались на лужайке, с ними о чём-то вёл разговор замполит майор Зотов. Там же вертелись и малыши. Юрка шмыгнул за первый домик, ему сейчас не хотелось ни с кем встречаться. Что, если Шах и в самом деле перестанет с ним дружить? И «дядя Стёпа»? И оператор Козырев?
Он всегда стоит в конце строя, это называется — на левом фланге. Вчера и позавчера, когда старшина строил дивизион, а он, Юрка, проходил мимо, Козырев, приветливо улыбаясь, манил его к себе, иди, мол, становись рядом, места хватит. Хорошо бы стать с ним рядом и шагать вместе со всеми. Раз-два, левой! Выше ногу! Левой, левой, дивизион — стой! Если Шах скажет Козыреву, какой он, Юрка, нехороший человек, вряд ли Козырев позовёт его снова. И во всём виноват этот прилипчивый, как муха, «товарищ Петров». Да нет же, почему же он виноват? Малышу тоже, как и ему, Юрке, с кем-то играть хочется... Ох, как нехорошо опять получилось...
На крыльце дома, на скамеечке, стояла кастрюля с остывающим компотом. Если бы не она, Юрка, возможно, и не вспомнил бы, что ему следует позаботиться о еде для Дункана, ведь голодного его нельзя выводить на пост. И что сказал бы Шахназаров?..
Разжечь газовую плиту, вскипятить воду и опустить в кастрюлю мясо — большой кусок его нашёлся в холодильнике — оказалось делом скорым и нетрудным. Мясо варилось, кипело. Сюда ещё несколько картошин,— Шах говорил, можно и не чистить, можно разрезать на четыре части и сварить прямо в кожуре,— крупы немножко. Крупу Юрка нашёл в кухонном столбике.
Пока мясо варится, можно засыпать и крупу. Картошку — потом. А что, если и картошку положить сразу? Какая разница? Пусть варится всё! Скорее поспеет. Картошку Юрка обнаружил в чулане, в алюминиевой корзинке. Выбрал пять штук самых больших, разрезал каждую на четыре части, опустил в кастрюлю и ушёл в свою комнату обёртывать книги — послезавтра в школу.
За этим занятием и застал его отец. Он стоял в дверях, глядел на Юрку и улыбался. А тому было не до улыбок.
— Па-ап, зачем ты наказал Шаха?
— По-моему, сын, это не твоё дело.
— Моё,— упрямо сказал Юрка.— Шах не виноват, потому что...
— Это мне лучше знать.
— И мне лучше.
— По всей вероятности, женщины наши задержатся. Будем обедать. Ремень-то сними, пистолет ведь тяжёлый, тянет.
— Ничего и не тяжёлый. И мне Дункана скоро на пост вести.
— О-о, тогда другое дело. А вон и наши женщины идут.
Оля с порога обрадовано бросилась на руки к отцу, такая уж ласочка, любит, чтобы её постоянно по головке гладили. А мама... она явно чем-то встревожена...
— Разве так кашеварят, мужчины? Пригорает же... Боже, что вы тут затеяли?
Едва она сняла с кастрюли крышку — ударило гарью, помешала в кастрюле и окончательно расстроилась.
— Ничего не понимаю. Что за бурда? И для кого вы её готовите?
Папа удивлённо повёл плечами, взглянул на Юрку.
— И никакая не бурда,— с обидой выкрикнул тот.— Для Рекса и Венеры обед готовит Шах, а я — для Дункана. Я тоже помощник начальника караула, понятно? И буду на пост Дункана водить... Ну как ты, мама, не понимаешь?
— Вот теперь кое-что понимаю. Килограмм мяса на суп для Дункана... А чем я вас буду завтра кормить?
Папа зачем-то прикрыл рот ладошкой и заспешил с Олей к столу.
— Мать, войди в его положение. Несение службы — благородное дело, и мне кажется, ты должна ему помочь. Когда и что готовить для Дункана — решайте вдвоём. А варит пусть сам, только сам...
— Конечно!— обрадовался Юрка.— И Шах мне это говорил.
Мама выключила газ: «Ох, Юрка, Юрка, горе ты моё»,— но было понятно, что если она ещё и сердится, то совсем немножко.
— Садись за стол, помощник начальника караула. Куда мне деваться — одно начальство кругом...
Папа подмигнул Юрке, шепнул тихонько, нагнувшись:
— Пронесло, правда? После обеда — со мной на огневую. Согласен?
Ещё бы! Он давно мечтал попасть туда.
Когда Юрке случалось раньше идти куда-нибудь с отцом, он обязательно брал его за руку: папа был большой и сильный, и рука у него была большая и сильная, и было приятно ощущать и чувствовать это. Но то было раньше, позволить себе такое сейчас Юрка никак не мог. На нём теперь форма с солдатскими погонами, на боку всамделишний пистолет в кобуре. Он теперь солдат, а не какой-нибудь сопливый мальчишка, и вести себя должен как солдат.
Все, кто бы им ни повстречался, отдавали честь первыми, и это нравилось Юрке, ведь его папа был здесь самый главный. Когда он приказывал сделать что-то, никто не спрашивал, зачем это нужно. Просто отвечали: «Есть!» — и шли выполнять. И это тоже нравилось Юрке, ведь его отец был здесь не просто главный командир, он был и годами старше всех, и знал больше всех, и отвечал за всех солдат и офицеров, за весь этот городок, обнесённый сплошным высоким забором. Наверное, нелегко и непросто отвечать за всё и за всех... Может, поэтому отец так рано уходит на службу и так поздно возвращается. Оля — сонюшка, ни утром, ни вечером его не видит, и днём ему с нею некогда побыть. А похудел папа в последнее время... Мама уже не на шутку тревожится: «Скоро у тебя, товарищ подполковник, останется на лице один нос». А он смеётся: «Ничего, Машенька, были бы кости, мясо нарастёт». Он всегда смеётся! Нет, не всегда... Порой он бывает задумчивым, даже суровым, только вот грустным Юрка не видел его ещё никогда.