Басов и Шевченко — планшетисты, значит, вот это стекло в клеточку — планшет. Интересно!
У приборов, излучающих желтовато-зелёный свет, ещё кто-то.
— Товарищ подполковник,— поправляя наушники, неожиданно сказал Шевченко,— к нам гость.
Папа резко обернулся и удивлённо пожал плечами:
— Через окошко?
— Ага. Так точно!
— Что же ты, мил-человек, облачился в мундир, а босой?
Солдаты негромко засмеялись, Козырев позвал:
— Юра, иди к нам! Товарищ подполковник, пусть он с нами противника бьёт... Иди, Юра!
Юрка умоляюще взглянул на папу. Тот кивнул: иди!
Красиво тут, у операторов! Стёкла приборов, похожие на экраны телевизоров, пересекают какие-то колеблющиеся, будто живые линии, и оторваться от них ну просто невозможно.
— Что это, Козырев?
— Развёртка. Ты сейчас помалкивай, я тебе всё потом объясню. И я молчу как рыба, а если что-нибудь тихонько скажу, ты выдавай в полный голос. Идёт?
— Законно!
Молчание затягивалось, но ничего не попишешь, видимо, так надо.
На экране линия вдруг стала преломляться чётче, то вскинется горочкой, то упадёт и появляется уже в другом месте. Козырев, весь потянувшись к экрану, покрутил какие-то колесики и прошептал на ухо Юрке:
— Есть цель!
— Есть цель!— крикнул Юрка на всю кабину.
И — удивительно!— папа будто ждал этого, скомандовал:
— Сопровождать цель номер семь! Стартовая батарея — к бою!
Операторы приникли к экранам. Офицер наведения старший лейтенант (его Юрка заметил только теперь) снял телефонную трубку: «Батарея, к бою!» Застучал в пузырёк с тушью Шевченко и стал чётко выписывать на планшете цифры, только почему-то — наоборот.
— Зачем он так... перевёртывает?— забыв об уговоре, толкнул Юрка Козырева.
— Если планшетист напишет как положено, папе твоему, нашему командиру, придётся читать всё наоборот, ломать голову. У командира на это времени нету. Молчим, Юра!... А теперь доложи — цель применяет помехи.
— Цель применяет помехи!— громко «выдал» Юрка.
— Включить индикатор снятия помех,— тотчас грозно и громко скомандовал папа.— Сопровождать цель!
Юрка чуть ли не подпрыгивал от величайшей гордости: здорово, что он прибежал на ночные занятия, вон как хорошо помогает он папе!
Операторы, казалось, прилипли к экранам, наверное, нелегко и непросто сопровождать цель, применяющую помехи. А Козырев опять насторожился:
— Юра, есть цель!
— Другая, да?
— Конечно. Дублируй! Живо!.. Командуй: есть цель!
— Есть цель... другая!— выпалил Юрка.
— Цель номер семь входит в зону поражения.
Юрка продублировал и этот доклад, и тотчас папа подал команду — чётко и резко, будто не выговаривая слова, а обрубая их топором:
— Сопровождать цель номер восемь. Седьмую — уничтожить!
Доклады поступали один за другим, раздавались команды.
В кабине становилось жарко.
Время летело незаметно, и когда вдруг папа скомандовал: «Отбой!»— Юрка огорчился:
— Всё? Больше стрелять не будем?
— На сегодня хватит. Пойдём, сын, домой.
Юрка прижался к Козыреву, шепнул:
— Я буду приходить ещё, ладно?
— Конечно! Теперь ты — в курсе. И мне с тобой работать — прямо любота. Ну, беги, солдат!..
Наверное, наступала заря,— было холоднее, чем ночью. А может, так всегда бывает, когда выходишь из тёплого помещения наружу?
Юрка поёжился: бр-р!..
— Что,— спросил папа,— зябко? Ну-ка, босяк, седлай меня. Руки давай, руки!
— Папа, я ведь уже большой...
— Поехали...
Юрке было немного неудобно: такой верзила залез к отцу на спину,— но в то же время и приятно: вот так, «верхом», часто приходилось ездить на папе, когда он, Юрка, был ещё совсем-совсем маленьким...
— Ты уж в другой раз собирай всё заранее,— посоветовал папа,— а то, понимаешь, удрать и то не можешь по-человечески.
— Ага,— согласился Юрка.— В мундире и босой... Товарищ Петров я, что ли...
Когда приближались к проходной, Юрка попросил:
— Ссади меня, папа, пешком пойду. Часовой же увидит.
— Пожалуй, верно. Слезай.
Часовой им просто откозырял и ушёл в темноту, под ёлки.
Уже подходили к своему домику, когда папа сказал:
— Женщины наши, наверное, уже третий сон видят.
— А чего им? Спят себе...
— Давай зайдём тихо-онь-ко, чтоб ни дверь, ни половица не скрипнули.
— Ага. Подожди меня, папа, мне надо.
Юрка сбегал к придорожной ели, вернулся с вешалкой в руках.
— Что это?— удивился папа.— Ну-у, брат... А ты ведь сегодня не выспишься...
— Ничего, переживём!— солидно ответил Юрка.— Папа, знаешь, кем я стану, когда вырасту?
— Знаю. Собаководом.
— А вот и нет! Оператором, как Козырев. Или командиром, как ты...
— Что ж, неплохо. И оператором неплохо, и командиром. Ну, тихонько, солдат. И сразу — спать!..
Как ни был Юрка возбуждён, сон сморил его сразу. Но, засыпая, он всё-таки успел еще подумать: хорошо прошла эта ночь! А завтра опять будет хороший день — он встретится с Шахом, с Козыревым, с «дядей Стёпой», заберёт с поста Дункана и будет кормить его, а потом вместе с Шахом обучать приёмам сторожевой службы...
Пусть бы скорее кончалась ночь и наступал новый день!
«ЭХ, ЮРКА, ЮРКА...»
Чистым и ясным было синее небо, казалось, недвижно стояли в нём редкие оранжево-белые облака, и там, прямо под ними, косяками летели на юг перелётные птицы.
На обочинах дороги кое-где ещё синели поздние цветы, ещё трава сочно зеленела на придорожных откосах, а редкие топольки уже стали терять пожелтевшую листву, и не сильный, но уже прохладный ветерок гнал её по дороге, по полю...
Лес отсюда, с дороги, выглядел празднично-нарядным: все краски смешались в нём — жёлтые, оранжевые, зелёные, малиновые,— но Юрка уже знал, что это ненадолго, скоро весь этот наряд упадёт на землю, деревья станут встречать холодную зиму голыми, и, может, им, как и человеку, тоже бывает холодно?..
Он решил спросить об этом Шахназарова,— тот шагал впереди, посвистывая и думая о чём-то о своём.
— Шах!
— Слушаю вас, товарищ командующий!..
Шахназаров распахнул шинель — ему, наверное, жарко, и сумку «почтарскую» несёт не на плече, а размахивает ею, коротко подхватив за лямки.
— Кислый ты какой-то, Юрка... Устал? Или нагоняй получил в школе? Нет? Тогда нечего нюнить, давай-ка грянем нашу!— Перейдя на строевой шаг, он запел чётко и призывно, будто командуя:
Юрка тоже перешёл на строевой, и песня полилась уже в два голоса:
В школу и обратно ходить Юрке с Шахназаровым всегда было весело. Шах интересно рассказывал о подвигах героев Великой Отечественной войны, знал много песен. Пока пройдёшь четыре километра, сколько их спеть можно! Почти не устаёшь, и дорога не кажется длинной.
«Ладно, про то, холодно ли деревьям зимой, я потом спрошу,— подумал Юрка, старательно подтягивая другу своим звонким голоском и радуясь, что песня звучит слаженно и хорошо, хоть прямо выступай в самодеятельности. А что,— решил Юрка,— и выступим! Скажу Шаху — и выступим! И все солдаты будут слушать, как мы поём...»
Шахназаров неожиданно оборвал песню, казалось, чему-то обрадовавшись, и поспешно застегнул крючки шинели, надел ремень.
— Ты чего, Шах?
Они уже подходили к лесу, и там, между жёлтыми берёзками, мелькнуло что-то голубое, скрылось и опять мелькнуло, и Юрка воскликнул удивлённо: