Высшую степень смиренія св. юродивыхъ составляло то, что они отказывались не только отъ всѣхъ разсужденій самолюбиваго разума, но даже и отъ довѣрія свидѣтельству чувствъ. Такъ, с. в. Симеонъ послѣ разсказа другу своему діакону Іоанну о той наградѣ, какую онъ удостоился получить въ видѣніи за спасеніе многихъ человѣческихъ душъ, со вздохомъ заключилъ: „господине діаконе, ничтоже вѣмъ себе сотворша таково, еже бы достойно было небеснаго воздаянія: юродъ бо и лишенный разума кую мзду имать пріяти; развѣ туне благодатію своею помилуетъ мя Владыка мой" [DVIII] и добрыя дѣла свои онъ называлъ „лѣностію окаяннаго своего житія" (тамъ же). Св. Андрей, когда въ сильный морозъ хотѣлъ согрѣться около пса и когда лишился и этого послѣдняго желанія, то сказалъ самъ себѣ: „о коль грѣшенъ еси окаянне, яко не точію человѣцы, но и пси гнушаются тобою" [DIX]. Одинъ инокъ скитскій былъ высланъ пресвитеромъ за какой то грѣхъ изъ храма, и св. юродивый Виссаріонъ всталъ и вышелъ вмѣстѣ съ нимъ, говоря: „и я тоже грѣшникъ" [DX]. Такое смиреніе духа возникало въ св. юродивыхъ вслѣдствіе того, что ихъ взоръ постоянно прикованъ, такъ сказать, былъ къ созерцанію своей душевной нечистоты, и они считали себя потому послѣдними отребіями міра. „Симонъ, ты глупецъ, несытая гортань", говорилъ самъ себѣ св. Симонъ Юрьевецкій [DXI], выражая тѣмъ свое нравственное ничтожество.