Солнце поднималось все выше, паля вовсю. В расплавленной голубизне неба таяли редкие барашки облачков. Кажется, никогда я не видывал такого обилия света. Как не хватало его мне в швальне. Сейчас солнце было всепроникающе. Как ни повертывался я, все равно оно вставало своим ослепительно рыжим лицом ко мне. Казалось, и облака оно разгоняло лишь для того, чтобы накалить мою спину и поглядеть, доползу или не доползу я до конца льняной полосы.
Я тоже ничего не видел, кроме льна да этого полного, повисшего над тихой поляной светила. Но-вдруг от опушки донесся до меня пугливый всхрап Карюшки. Оглянулся: там по-прежнему легонько лепетали осинки. Чего же она, глупая, испугалась? Да нет, она, наверное, домой захотела. Что же, скоро поедем, только дополю полоску.
Но вот опять всхрапнула Карюха, я уже готов был прикрикнуть на нее, как вдруг увидел: из-за стволов осин, стоявших поодаль от лошади, выставилась клыкастая серая морда. Волк. Не успел, я моргнуть, как он выпрыгнул на поляну и набросился на Карюшку.
Я заорал во всю глотку и побежал к лошади. И мой крик, и отчаянное ржание Карюшки раскололи, взорвали тишину. В руках у меня была пустая корзинка, в которой я таскал выполотые сорняки в овражек. Запнувшись, я выронил ее, но, к счастью, под руку подвернулась суковатая палка. Размахивая ею, я припустился еще быстрее, не чуя под собой ног, видя только, как Карюшка взвилась на дыбы, отбиваясь от волка. Когда я очутился перед разъяренным зверем, он, ощерив клыки, злобно блеснул на меня налитыми кровью глазам.
— А, гад! — выругался я, размахнувшись палкой.
Не знаю, ударил ли я волка, видел только, как он отскочил и опять встал у осин. Наверное, снова готовился к прыжку. Я отвязал веревку, быстро взобрался на дрожащую спину Карюшки. Сейчас не надо было погонять толстушку, она сама взметнулась с места и, хотя прихрамывала на переднюю, искусанную волком ногу, бежала как никогда.
Первым, кто окликнул меня в деревне, был отец. Он сидел на лавочке у палисадника.
Повернувшись на стук копыт и ведя ухом, как делают все слепые, отец спросил:
— Что с Карюхой?
— Ничего, — ответил было я, не желая распространяться о своем поединке с волком.
— Как «ничего»? Шагает-то в потычку. Постой-ка!
Он встал и, вытянув вперед руки, осторожно, как бы на ощупь, пошел к лошади. Был он босой, шагал неслышно. Подойдя к Карюшке, ласково похлопал ее по холке, погладил по потной спине, потом наклонился и стал ощупывать ноги. Натолкнувшись на рану с запекшейся кровью, отец вскинул голову.
— Говори, что случилось?
Пришлось все рассказать. Отец ущипнул ус.
— Дурачок! Разве такое утаивают!
С отцом наедине
С отцом у меня со временем установились самые доверительные отношения. Я ничего не скрывал от него, а он от меня. Не упускал он случая перекинуться со мной хоть словом-другим. Ослепнув, он днями сидел дома, скучал и уже не мог обходиться без собеседника, вернее, без человека, который мог бы слушать его. А я любил слушать отца, потому что в его словах всегда находил важное для себя, только уж очень редко доводилось быть вместе — разлучали неприделанные дела.
Первый большой разговор произошел неожиданно и в неподходящее время. Как-то я прибежал с поля за запасным лемехом и еще в сенях услышал отцовский голос, негромкий, но гневный:
— Опять крови захотели. Мало попили, давай им еще.
Открыв дверь, я увидел отца, склонившегося над зыбкой, в которой лежала, причмокивая, маленькая Люся.
— Папа, ты с кем разговариваешь? — спросил я.
— Я?.. — смешался он, откашливаясь.
— Про какую ты кровь?..
Он поднял голову.
— Где ты? Сядь! — И повернулся ко мне незрячими глазами. — Топников заходил. М-да, дела… Кстати, тебя спрашивал, срочно собраться, слышь, надобно. Каки-таки срочности у вас? — усмехнулся отец.
— А ты не смейся, ячейка наша растет.
— Растет? Силенки, стало, копите? Да-а, силенки нужны. — Отец немного помолчал. — Знаешь, про что он сказал? Опять, слышь, забесились там, за морем! И все этот, как его…
— Чемберлен, — подсказал я. О нем я знал по карикатуре, которая с зимы висела в сельсовете, после налета на советское представительство в Лондоне. Нарисован он был с громадным тупым лбом, сложенным из булыжин, хищным носом, моноклем в глазу и высоким цилиндром, похожим на жерло пушки. Мы, ребятня, потом и сами рисовали Чемберлена, сколько извели чернил и черных красок на него.