В читальне появились новые книги. Целую пачку прислал политпросвет, а еще несколько книг пришло от секретаря партячейки Топникова. Это были учебники политграмоты, беседы о ленинизме. Знал партийный секретарь, что прислать. Читали их вслух. Что было непонятно, пояснил избач. Но говорить ему было трудно — он хрипел, губы дрожали. Иногда он придерживал их, но не всегда мог унять, тогда срывался со скамейки, уходил за стенку в сельсовет, там глотал какие-то порошки, запивал из графина и, возвратившись, извинялся:
— Другой раз, ребята. Говорун, видите, я плохой. Давайте сами, что поняли. Как быть с буржуями, с кулаками-живоглотами и прочей нечистью? Ну-ка, — обращался он в таких случаях ко мне, — скажи, что завещал нам товарищ Ленин?
Я говорил, что товарищ Ленин (Ульянов) велел строить коммуны и колхозы, объединяться. Тут я для убедительности раскрывал книгу, присланную Алексеем и от корки до корки прочитанную мной.
— Верно! — подхватывал Курин. — А если нечисть будет вставлять нам палки в колеса? Что делать с разной буржуйской сволочью?
— Под молот ее, на наковальню! — гремел Никола.
— А вон Бухарин и иже с ним кричат о мирном врастании кулака в социализм. Как вы считаете, по своим наблюдениям, врастут?
Поднимался шум. Чего слушать Бухарина? Бить надо живоглотов. Поглядел бы этот кулацкий защитник на Силантия и других-прочих, как они жмут на бедноту, по-другому бы запел. Сколько волка ни корми, он в лес глядит.
Придерживая вновь расходившиеся губы, теперь уже от волнения. Курин восклицал, нажимая на букву «о»:
— Хо-оро-шо отвечаете. Мо-ло-дцы!
Как-то на столе, среди газет, мы увидели тонкий журнал с необычным названием «Лапоть». Лапоть был нарисован и на обложке, большой, изрядно уже стоптанный, с кручеными оборами. Как есть трудовой!
— Читайте, авось и знакомое найдете! — подмигнул избач.
Полистали. Смотрим — под одним из рассказов, занявшим чуть ли не целую страницу, стоит подпись: Вик. Курин. Мы так и ахнули: вот это избач! До столицы дошел, в журналах печатается!
Рассказик был о ложном переполохе в селе, где вечером поп собрал верующих для суда над чертом, пойманным в ржаном поле, побитом градом. Поп уверял, что градобитие было злым делом хвостато-рогатого, и народ уже требовал покончить с ним, как в село прибежал запыхавшийся человек и, расталкивая столпившихся, закричал:
— Отдайте нашего черта! Выступать ему пора на спектакле.
Оказалось, что это был один из артистов городского драмкружка, приехавшего в деревню, который, загримировавшись под нечестивого, выпил для смелости и перепутал дорогу на сцену с дорогой в поле.
Нюрка тут как тут:
— Вот видите в других местах спектакли даже с чертями ставят, а у нас все ничего.
Курин успокоил ее. Подожди, мол, подберет он подходящую пьесу, и спектакль в Перцове будет.
Избач всем нам нравился, а мне особенно: ведь как может писать и даже в журналы! Мне бы так-то о юровском клубке! Но факты, факты… Скорей бы приезжал Топников, уж он-то должен все знать и подсказать.
Потом я несколько раз наведывался в Шумово, где жила старенькая мать Топникова. Раньше дядя Максим после каждого длительного отсутствия в первую очередь навещал свою старушку и встречался с односельчанами. Авось, думал я, удастся и мне тут увидеть его. Небольшой домик у секретаря, только в два оконца по лицу, а приметный. Стоял он у дороги, с открытой калиткой, как бы приглашая всех, кто едет или идет по деревне, заглянуть на огонек, обогреться. Под окнами и у калитки — рябины, посаженные Топниковым много лет назад. С тех пор они вымахнули до крыши, разветвились, летом были в зеленом наряде, а осенью перекрашивались снизу до самой макушки, во все красное — уж такие плодовитые были топниковские рябины. Под тяжестью гроздей пригибались к земле тонкие ветви.
Дом был староват, одним углом, возле которого стояла скворечня, малость осел в землю. Надо бы поднять угол, да все некогда занятому хозяину. В редкие наезды успевал он только прибить оторвавшиеся доски на крыше, покрасить резной конек и наличники, сделанные, по слухам, тоже им самим. На эти наличники нельзя было не заглядеться, забывалось, что они из дерева, что это руками человека вырезаны на них дубовые листья, зрелые желуди, готовые вот-вот оторваться от веток и упасть, зарыться в землю, чтобы оттуда выглянуть на свет ростками. За домом небольшой огородик, обнесенный тыном. Там несколько яблонь, и, как у всех здешних селян, ряд смородинных кустов.