— Да, — повторил он, — в запас. Как поется в песне: «Войны мы не хотим, но в бой готовы».
— Всем бы эту песню спеть! — встрепенулись мы.
— А никого не разбудим?
— Кто ж в такую пору спит!
— Тогда можно! — согласился Петр.
Вышли на дорогу. Впереди Петр и Никола, мы с Панком и Федей — за ними. Петр запел, мы подстали. Заслышав нас, выбежал на дорогу Мишка Кульков, Федин сосед и сверстник, и заколесил за нами на кривых ногах. Песня всколыхнула, приободрила притихшую деревню. Захлопали калитки, на улицу выходили девчонки, мужики, молодухи.
Петр вскидывал бритую голову:
— Добре, хлопцы! А ну еще? Рот трубой, плечо к плечу, ногу крепче ставь!..
Проходя мимо дома Силантия, мы, что есть мочи, гаркнули:
На другой день одни осуждали Петра — зачем-де баламутит людей, другие хвалили: вот, мол, какой напористый парень, сразу за дело взялся, ребятню поднял. А иные с хитрецой подначивали: «Палисадник да песенки — это полдела, вот если бы что другое, общее сладили…»
Общим, неотложным делом был в Юрове общественный пруд, грязный, заросший. Мужики давно собирались его вычистить, но никак руки не доходили. А случись пожар — и воды зачерпнуть негде.
— А что — может, возьмемся? — спросил нас Петр. — Грязноватая работка, но, как видно, нужная. Как, хлопцы?
Возражающих не было. В воскресенье еще до зари вышли на работу. С тех пор каждое утро копали. И добились своего.
Когда пруд был готов, когда была выкинута из глубокого, с крутыми берегами котлована последняя лопата земли, мы побросали заступы и с криками восторга бросились обниматься, потом, собравшись в кружок, запели свою любимую песню о неизбывной власти Советской.
На этот раз нас хвалили все, только конопатая набожная Лизуха, Тимкина сестра, бушевала, выговаривая собравшимся:
— Довольны! А где вода-то? Где дожжи? Все из-за этих богохульников.
И, наверное, долго бы она проголосила, если бы не остановил ее рассерженный кузнец.
Расходясь по домам, мы все же посматривали на небо. Белое, безоблачное, оно и впрямь не обещало дождя, а между тем по стенкам котлована уже расползались трещины.
Ночью нас разбудил Никола.
— Вставай, братва! Скорей, скорей!
Выбежали на улицу, а там плескал ливень. Лохматое черное небо озарялось частыми вспышками молний. Шумели березы, по тропе неслись потоки воды. В зареве молний видно было, как Никола размахивал руками над самым обрывом котлована. Ветер трепал его рубашку, ерошил мокрые волосы.
— Идет, идет! — торжествовал Никола.
— Ура! — отвечали мы ему не менее радостно.
Как и говорил Петр, немного он пожил у нас, вскоре после чистки пруда получил вызов — заступить на новую работу. Мы проводили его до большака. Пока шли, он все наказывал, что делать, обещая наезжать к нам, а когда настала минута расставания, вдруг затянул нашу боевую. Мы подхватили, и песня загремела как клятва.
Распрощавшись с ребятами, Петр задержал меня и попросил написать в газету о пруде — порадовать надо ячейку.
Его просьба польстила мне: как с равным говорит! Но с ответом я медлил, и была к этому причина. Когда-то еще послал я заметку с нашим почтарем о самогонщиках, а о ней до сих пор ни слуху ни духу. Пришлось писать другую, а вдруг и она пропадет… Я с горечью рассказал Петру о моих незадачах.
— Ну и хорошо, что не отступился, написал новую, — сказал Петр. Он подумал: — Пожалуй, с твоих писаний мне и придется новую службу начинать. Как теперь батько-то твой пьет — нет?
Я сказал, что пока держится, но ведь самогонный дух не у таких ноздри щекочет. Петр пожалел отца: умная голова пропадает. И надо же — из-за такой вонючки. Обозлился: да их, этих чертовых шинкарей, давно пора за шкирку брать.
Мы стояли долго, мальчишки уже подходили к деревне, к зеленеющим «Капиным березкам». Нынче они дружно принялись, снизу доверху обнялись зеленой листвой. Петр несколько раз брал мою руку и, пожимая, говорил: «Ну, пока!» Но тут же что-нибудь вспоминал и снова и снова спрашивал. Видать, не хватило у него дней обо всем-то узнать.